Дик Фрэнсис - Сокрушительный удар [litres]

– Н-ну…

– Ага, – сказал он. – Ты, может, и забыл, но я-то помню. Ты пришел четвертым. Ты слышал, как я наплел владельцу с три короба, и ничего не сказал.

– Но ты же выиграл.

– Ага… А если бы ты рассказал об этом, меня бы опротестовали.

– Так это когда было…

– Целых три года назад! – Он ухмыльнулся. – А клыки у леопарда прежние.

– Пятна.

– Клыки! – Усмешка мелькнула и исчезла. – Состязаться с тобой было сущим наказанием.

– Ну что ты!

– Ей-богу. Ты был милейшим парнем, пока не сядешь в седло, но уж тогда – берегись все!

Он помолчал.

– Я должен тебе сказать одну вещь… Я у тебя многому научился. Научился не ныть и не жаловаться, когда судьба к тебе несправедлива. Научился не обращать внимания на мелкие неприятности и стремиться вперед, вместо того чтобы пережевывать старые обиды. И не скулить, когда все идет не так, как хотелось бы. Так что, пожалуй, я тебе многим обязан.

– Ну, ты только что со мной расплатился, – ответил я.

Чуть позже я стоял, облокотившись на перила балкона на крыше трибун для избранных, и смотрел вниз. Внизу Вик Винсент переходил от группки к группке, болтал, хохотал, что-то записывал, хлопал людей по плечу. Он выглядел доброжелательным, осведомленным и компетентным. Он выглядел ребячливым, безобидным и в то же время надежным. На нем был плотный твидовый костюм и несколько щегольская темно-красная рубашка с белым воротничком и галстуком. Шляпы он не надел.

Хотелось бы мне знать, почему он вдруг в последнее время сделался таким агрессивно-алчным! Он всегда преуспевал и давно уже занял первое место среди барышников-одиночек. Он ежегодно проворачивал сделки на сумму около двух миллионов фунтов. При пяти процентах комиссионных это означало, что он каждый год зарабатывает по сотне тысяч. Даже если учитывать крупные расходы и большие налоги, у него все равно оставалось немало.

Работал он как поденщик. Во время зимних аукционов он целыми днями торчал на холодном ветру, подсчитывал, оценивал, давал советы, покупал, делился своим опытом – не бесплатно, разумеется. А теперь, когда он мотался по захолустным уголкам, запугивая коневодов на провинциальных фермах, работы у него прибавилось, пожалуй, вдвое. Видимо, случилось нечто, отчего жажда денег довела его до грани преступления.

Интересно, что именно?

Паули Текса исходил восторгами по поводу Ньюмаркета, утверждая, что этот ипподром лучше любого из виденных им в Америке от Саратоги до Гольфстрим-парка. Когда я выразил ему свое недоверие, Паули признался, что ньюмаркетский ипподром нравится ему тем, что он такой маленький, такой старомодный, такой удивительно английский… Трибуны в Ньюмаркете были сравнительно новые и комфортабельные; но я, усмехнувшись про себя, подумал, что, видимо, «маленький, старомодный и английский» ипподром непременно предполагает неудобные скамьи, толкучку в баре и отсутствие нормальной крыши над головой.

Паули говорил, что ему также очень понравилось поле. Ему нравилось смотреть, как лошади скачут по траве. Ему нравилась длинная и прямая правосторонняя скаковая дорожка.

– А ты в Ньюмаркете уже бывал?

– Конечно! Четыре года тому назад. Но только проездом.

Мы посмотрели, как заляпанный грязью маленький жокей выиграл скачку после пяти фарлонгов состязания с соперником с минимальным отрывом, а потом, спускаясь с трибун, столкнулись с Константином и Керри.

Она представила мужчин друг другу. Один – крупный бизнесмен с серебряной сединой, другой – крепенький коротышка-американец. Оба друг другу сразу не понравились. Обменялись вежливыми светскими фразами. Константин держался мягче, Паули – более жестко, но не прошло и двух минут, как оба кивнули и поспешили расстаться.

– Этот мужик слишком много о себе понимает, – заметил Паули.

Уилтон Янг прибыл на вертолете за четверть часа до большой скачки. У Уилтона Янга был свой собственный «Белл-Рейнджер» с личным пилотом, что было на порядок круче личного «Роллс-Ройса» Бреветта. Кроме того, Янг старался, чтобы его появление всегда производило как можно больше шуму. Константин Бреветт, конечно, ставил себя очень высоко, но Уилтона Янга ему в этом отношении было не переплюнуть.

Вертолет приземлился в дальнем конце загона, и Уилтон Янг прошествовал через ворота в паддок, где как раз выводили перед скачкой одного из его четырех лучших трехлеток.

Пронзительный голос йоркширца рассек сырой октябрьский воздух, подобно бензопиле. Слов издалека было не разобрать, но общий агрессивный тон слышался вполне отчетливо.

Константин стоял в другом конце паддока, как бы заслоняя собой маленькую группку, состоявшую из Керри, тренера и жокея, и пытаясь не обращать внимания на то, что все величие этой сцены только что было испорчено наглым паразитом, буквально свалившимся с неба.

– Теперь не хватало только, чтобы лошадь Уилтона Янга обставила папину! – сказал мне на ухо Николь.

Увы, именно это и произошло. Лошадь Янга пришла впереди на два корпуса. И даже без особых усилий.

– Папашу удар хватит, – заметил Николь.

Однако Константин умел сохранять лицо даже в поражении и мужественно утешал своего тренера, делая вид, что не замечает бесстыдного ликования, царившего всего в трех шагах, у места, где расседлывают победителя.

– Так всегда бывает, – сказал Николь. – Если ты не хочешь, чтобы какая-то лошадь выиграла, она непременно придет первой.

Я улыбнулся.

– Например, та, на которой ты отказался ехать…

– Чувствуешь себя последним идиотом.

– И так всегда.

Вечером я уехал с ипподрома, лежащего в миле от шоссе на Лондон. Я заехал в город и повернул направо, к аукционным загонам. Николь был со мной: Константин вернулся с Керри в гостиницу зализывать раны. Мы обошли конюшни и осмотрели с десяток годовичков, которых я предполагал приобрести. Николь сказал, что ему интересно, как выбрать себе лошадь, потому что он не хочет всю жизнь полагаться на мнение своего барышника.

– Если таких, как ты, станет больше, я останусь без работы, – заметил я.

Там была кобылка от Он-Сафари, которая мне понравилась: крупная широкогрудая гнедая лошадка с добрыми глазами. Ее предки славились резвостью, ее мать родила уже двух лошадей, которые брали призы в двухлетнем возрасте, и я подумал, что, если за нее не потребуют астрономической суммы, она вполне подойдет Эдди Инграму.

Ее должны были выставить на продажу примерно через час после начала вечерних торгов. Чтобы скоротать время, я купил пару средненьких жеребчиков, по тысяче каждый, для тренера в Чешире.

По-прежнему в сопровождении Николя, я вышел на улицу, чтобы посмотреть, как выводят кобылку от Он-Сафари. Она двигалась так же хорошо, как выглядела. Я начал бояться, что предоставленного Эдди Инграмом кредита в пятнадцать тысяч будет недостаточно.