А Финн - Женщина в окне

– Простите – вы слышали что ? – спрашивает он.

Я такого не ожидала.

– Крик, – поясняю я. Нет, нужен авторитетный тон. – Крик. Минуту назад.

– Крик? – произносит Алистер, словно это иностранное слово.

– Да.

– Откуда?

– Из вашего дома.

Повернись. Хочу увидеть твое лицо.

– Это… Не было никакого крика, уверяю вас.

Я слышу, как он посмеивается, смотрю, как прислоняется к стене.

– Но я слышала.

«И твой сын это подтвердил», – думаю я, хотя не скажу ему этого – иначе он может сильно разозлиться.

– Думаю, вам показалось. Или эти звуки доносились откуда-то еще.

– Нет, я отчетливо слышала крик из вашего дома.

– Сейчас здесь только я и мой сын. Я не кричал и точно знаю, что он тоже.

– Но я слышала…

– Миссис Фокс, извините, но мне пора – звонят по другому телефону. У нас все хорошо. Никаких криков, уверяю вас!

– Вы…

– Хорошего дня. Наслаждайтесь погодой.

Я вижу, как он вешает трубку, вновь слышу те два гудка. Он берет со стойки молоток, выходит из комнаты через дальнюю дверь.

Я недоверчиво таращусь на телефон, словно он может мне что-то объяснить.

И через секунду, вновь поднимая взор на дом Расселов, я вижу на крыльце Джейн. Перед тем как спуститься по ступеням, она на миг замирает, словно сурикат, почуявший хищника. Поворачивает голову направо, потом налево и, наконец, направляется на запад, в сторону авеню. Ее волосы сияют в лучах закатного солнца подобно короне.

Он прислоняется к косяку, рубашка потемнела от пота, волосы спутаны. В одном ухе наушник-пуговка.

– Что такое?

– Вы слышали крики у Расселов? – повторяю я.

Я слышала, как вернулся Дэвид, примерно через полчаса после появления Джейн на крыльце. Все это время мой «Никон» был нацелен из моего окна в окно Расселов – точь-в-точь собака, вынюхивающая лисьи норы.

– Нет, я ушел от них примерно полчаса назад, – говорит Дэвид. – Заходил в кафе за сэндвичем. – Он задирает край футболки к лицу, вытирает пот. У него живот в складках. – Вы слышали крики?

– Два раза кто-то крикнул. Громко и отчетливо. Около шести часов.

Он смотрит на наручные часы.

– Я мог быть еще там, правда, мало что слышал вообще, – поясняет он, указывая на наушник. Другой наушник болтается у бедра. – Разве что Брюса Спрингстина.

Практически в первый раз Дэвид заговорил о своих предпочтениях, но время дорого. Я гоню вперед.

– Мистер Рассел не сказал, что вы там были. Сообщил, что дома только он и его сын.

– Значит, я, вероятно, уже ушел.

– Я вам звонила.

Это звучит как мольба.

Нахмурившись, он достает телефон из кармана, смотрит на него, хмурится сильнее, как будто телефон его подвел.

– О-о. Вам что-то было нужно?

– Значит, вы не слышали, чтобы кто-то кричал?

– Не слышал.

Я поворачиваюсь.

– Так вам ничего не нужно? – вновь спрашивает Дэвид, но я уже направляюсь к окну, держа в руке камеру.

Я вижу, как он выходит. Открывается дверь, и он показывается на крыльце. Быстро спускается по ступеням, поворачивает налево, идет по тротуару. К моему дому.

Когда минуту спустя раздается звонок, я уже жду у домофона. Нажимаю кнопку, слышу, как он входит в прихожую и за ним со скрипом захлопывается входная дверь. Открываю дверь в прихожую. Он стоит в полумраке, с красными, заплаканными глазами.

– Простите меня, – говорит Итан, задержавшись на пороге.

– Не надо извиняться. Входи.

Он двигается рывками, словно воздушный змей, метнувшись сначала к дивану, потом устремившись в кухню.

– Хочешь что-нибудь поесть? – спрашиваю я.

– Нет, я не могу надолго остаться.

Он качает головой, и по его лицу скатываются слезы. Этот ребенок дважды заходил ко мне и оба раза плакал.

Разумеется, я привычна к детскому горю – рыдания, крики, растерзанные куклы, разорванные книги. Получалось так, что обнять я могла только Оливию. Теперь же я раскрываю объятия Итану, широко, как крылья, раскидывая руки, и он неловко прижимается ко мне.

На краткий миг я вновь обнимаю дочь – обнимаю ее накануне первого школьного дня, обнимаю в бассейне во время каникул на Барбадосе, обнимаю под сильным снегопадом. Наши сердца бьются в унисон, словно общая кровь пульсирует в наших телах.

Уткнувшись мне в плечо, он что-то невнятно бормочет.

– Что такое?

– Я говорю – мне правда очень жаль, – повторяет он, высвобождаясь и вытирая рукавом нос. – Очень жаль.

– Все хорошо. Перестань. Все хорошо. – Я смахиваю упавшие на глаза волосы и тем же жестом убираю прядь с лица Итана. – Что происходит?

– Мой папа… – Он умолкает, глядя через окно на свой дом, который в темноте выглядит зловеще. – Папа стал вопить, и мне надо было выбраться из дому.

– Где твоя мама?

Он шмыгает, снова вытирает нос.

– Не знаю. – Пару раз глубоко вздохнув, он смотрит мне в глаза. – Простите. Я не знаю, где она. Но с ней все в порядке.

– Ты уверен?

Чихнув, он смотрит вниз. Там Панч, он трется о ноги Итана. Итан снова чихает.

– Извините. – Опять чихает. – Кот. – Итан осматривается по сторонам, словно удивляясь, что оказался у меня в кухне. – Мне пора идти. А то папа рассердится.

– Мне кажется, он уже рассердился.

Я отодвигаю от стола стул, указываю на него.

Итан смотрит на стул, потом снова бросает взгляд в окно.

– Мне пора. Не надо было приходить. Просто мне…

– Просто тебе надо было выбраться из дому, – заканчиваю я. – Понимаю. Но безопасно ли возвращаться?

К моему удивлению, он смеется коротким желчным смехом.

– Он так важничает. И это все. Я его не боюсь.

– Но мама боится.

Он ничего не отвечает.

Насколько я могу судить, очевидных признаков жестокого обращения с Итаном нет: на лице и руках отсутствуют следы насилия, поведение живое и дружелюбное – хотя он дважды плакал, не надо об этом забывать, – гигиена удовлетворительная. Но это всего лишь первое, поверхностное впечатление. В конце концов мальчик сейчас стоит у меня в кухне, бросая тревожные взгляды на свой дом по ту сторону сквера.

Я задвигаю стул на место.

– Хочу, чтобы ты записал номер моего мобильного, – говорю я.

Он кивает – думаю, неохотно, но сделает это.

– Можете мне его написать? – спрашивает он.

– У тебя нет телефона?

Итан качает головой.

– Он… папа мне не разрешает. – Итан шмыгает носом. – Электронки у меня тоже нет.

Неудивительно. Я достаю из кухонного ящика старый рецепт, пишу на нем. Нацарапав четыре цифры, я понимаю, что это старый рабочий номер горячей линии для моих пациентов. Как шутил, бывало, Эд: «1-800-АННА-СЕЙЧАС».

– Извини. Не тот телефон…

Я перечеркиваю цифры, потом записываю правильный номер. Поднимаю глаза – Итан стоит у кухонной двери, глядя через сквер на свой дом.