А Финн - Женщина в окне

– Тебе нравятся горы? – спросила я.

– Они похожи на измятое одеяло.

– Так и есть.

– На постель великана.

– Постель великана? – переспросил Эд.

– Да – как будто под одеялом спит великан. Вот почему оно все в складках.

– Завтра ты будешь кататься на лыжах по одной из этих гор, – пообещал ей Эд, когда мы входили в крутой поворот. – Мы поедем вверх, вверх, вверх на подъемнике, а потом вниз, вниз, вниз по горе.

– Вверх, вверх, вверх, – повторила она.

– Уловила.

– Вниз, вниз, вниз.

– Снова уловила.

– Эта гора похожа на коня. Вот у него уши.

Оливия указала на два веретенообразных пика вдали. Она была в том возрасте, когда все напоминало ей коня.

Эд улыбнулся.

– Будь у тебя конь, как бы ты его назвала, Лив?

– У нас не будет коня, – вставляю я.

– Я назвала бы его Лисица.

– Лисица – женского рода, – сказал ей Эд.

– Он будет быстрым, как лисица.

Мы задумались.

– Как бы ты назвала коня, мам?

– Не хочешь ли называть меня мамочкой?

– Хорошо.

– Хорошо?

– Хорошо, мамочка.

– Я назвала бы коня… Конь Не Тронь.

Я взглянула на Эда. Ничего.

– Почему? – спросила Оливия.

– Это из песенки, которую пели по телевизору.

– Какой песенки?

– Из старого шоу про говорящую лошадь.

– Говорящую лошадь? – Она сморщила нос. – Это глупо.

– Согласна.

– Папочка, как бы ты назвал коня?

Эд посмотрел в зеркало заднего вида.

– Мне тоже нравится Лисица.

– Ух ты! – выдохнула Оливия.

Я повернулась.

Рядом с дорогой открывалась обширная пропасть, огромная пустая чаша, на дне которой виднелись верхушки хвойных деревьев, просвечивающие сквозь клочья тумана. Мы оказались так близко к краю, что создавалось ощущение парения. Мы вглядывались в этот бездонный колодец.

– Какая тут глубина? – спросила Оливия.

– Большая, – ответила я и повернулась к Эду. – Можно немного помедленнее?

– Помедленнее?

Он чуть сбросил скорость.

– Можно еще медленнее?

– Все в порядке, – сказал он.

– Мне страшно, – пискнула Оливия, поднесла ладошки к глазам, и Эд еще сбавил скорость.

– Не смотри вниз, детка, – сказала я, поворачиваясь к ней. – Смотри на мамочку.

Она глядела на меня широко раскрытыми глазами. Я взяла ее за руку, сжала пальчики.

– Все хорошо, – говорила я. – Просто смотри на мамочку.

Мы забронировали номер за пределами Двух Сосен, в получасе езды от курорта, в «лучшей исторической гостинице Центрального Вермонта», как расписывали на сайте «Фишер армз». Банальное сочетание разнообразных каминов и разукрашенных морозом окон.

Машину поставили на маленькой парковке. С карниза над входной дверью, как клыки, свисали сосульки. В интерьере главенствовал сельский декор Новой Англии: сильно скошенные потолки, мебель в стиле шебби-шик, пылающие камины, без которых не обходится ни один каталог. Администратор, пухлая молодая блондинка, на бейдже которой значилось «Мэри», попросила нас заполнить гостевые карточки, и пока мы занимались этим, она обихаживала стоящие на стойке цветы. Я подумала, а не обратится ли она к нам так: «Народ…»

– Народ, на лыжах кататься приехали?

– Да, – сказала я. – В Блю-Ривер.

– Рада за вас. – Мэри широко улыбнулась Оливии. – Приближается буря.

– Норд-ост? – предположил Эд.

Она одарила его лучезарной улыбкой.

– Норд-ост чаще бывает на побережье, сэр.

Он нахмурился.

– О-о.

– Это просто буря, но сильная. Народ, не забудьте запереть на ночь окна.

Я хотела спросить, почему за неделю до Рождества не закрыты окна, но Мэри вручила мне ключ и пожелала нам приятного вечера.

Мы покатили наши чемоданы по коридору – в «благоустроенном» отеле «Фишер армз» не предполагалось услуг портье – и вошли в наш номер. По обе стороны от камина висели картины с изображением фазанов, на кроватях лежали стопки одеял. Оливия сразу отправилась в туалет, оставив дверь распахнутой, так как она боялась незнакомых ванных комнат.

– Мило, – пробормотала я.

– Лив, – позвал Эд, – как тебе ванная?

– Тут холодно.

– Какую кровать предпочитаешь? – спросил меня Эд.

Во время отпуска мы с ним всегда спали отдельно, чтобы Оливия не залезала к нам в постель и не стесняла нас. Но иногда она все же перебегала от кровати Эда к моей и обратно. Он называл ее Понг, подразумевая игру «Атари», в которой четырехбитный мяч скачет между двумя ракетками.

– Бери ту, что у окна. – Я села на край другой кровати, расстегнула молнию на своем чемодане. – Посмотри, чтобы окно было закрыто.

Эд швырнул свою сумку на матрас. Мы молча принялись распаковывать вещи. За окном в наползающих сумерках колыхалась серо-белая снежная завеса.

Минуту спустя Эд закатал рукав и почесал руку.

– Знаешь… – начал он.

Я повернулась к нему.

Послышался шум воды из туалета, и в комнату, подскакивая, ворвалась Оливия.

– Когда мы поедем на лыжах?

Мы предполагали поужинать расфасованными сэндвичами с арахисовым маслом и джемом, запивая их подходящим соком из пакетов, хотя среди свитеров у меня была припрятана бутылка белого совиньона. К этому времени он был уже комнатной температуры, а Эд любил белое вино «по-настоящему сухим и по-настоящему холодным», о чем он всегда предупреждал официантов. Я позвонила администратору и попросила льда.

– В коридоре недалеко от вашего номера есть автомат, – сказала мне Мэри. – Постарайтесь сильно толкнуть крышку.

Я достала из-под телевизора ведерко для льда, вышла в коридор и в нескольких шагах от двери увидела автомат «Лума комфорт», громко гудящий в нише.

– От тебя шум, как от реактивного снаряда, – сказала я ему.

Я изо всех сил толкнула крышку, она отъехала назад, и автомат дохнул мне в лицо ледяным холодом, как это показывают в рекламе мятной жевательной резинки.

Совка не было. Обжигаясь, я выудила кубики льда руками и побросала в ведерко. Они прилипали к коже. Так, с «Лума комфорт» покончено.

С руками, опущенными в лед, меня и нашел Эд.

Он неожиданно появился рядом и прислонился к стене. Пару минут я притворялась, что не вижу его. Уставилась в контейнер, словно его содержимое меня завораживало, продолжала вытаскивать лед, желая, чтобы Эд ушел или чтобы обнял меня.

– Интересно?

Я повернулась к нему, не пытаясь изобразить удивление.

– Послушай, – сказал он, и я мысленно закончила фразу за него. Может быть, «давай передумаем». Или даже «я погорячился».

Вместо этого Эд откашлялся – последнее время, со дня вечеринки, он боролся с простудой. Я ждала.

Потом он заговорил:

– Я так не хочу.

Я сжала в кулаке кубики льда.

– Не хочешь – как? – У меня упало сердце. – Как? – повторила я.

– Вот так, – протянул он и широко взмахнул рукой. – Каникулы счастливой семьи, а потом, на следующий день после Рождества мы…