Филипп Джиан - Она

Я кошусь на него подозрительно, но никакого сарказма не прозвучало в его голосе, когда он сказал дедушка, и его мирный вид меня успокаивает.

– Да, он повесился, – говорю я.

Он кивает и задумчиво смотрит перед собой. Мы едем через Севрский мост.

– Черт побери, это все-таки твой отец, – говорит он.

Когда мы приезжаем, мне нет нужды указывать ему его комнату, он ее знает. Я нахожу для него зубную щетку. За окнами светит полная луна в холодной ночи.

– Завтра выезжаем в семь, – говорю я ему.

Он кивает. Зевает. Неопределенно машет мне рукой. – Спасибо за поддержку.

– Тебе не надо меня благодарить. Я твоя мать, для того я и нужна.

– Все равно спасибо.

Он ищет что-нибудь почитать. Я даю ему сборник новелл Юдоры Уэлти.

– Как по-твоему? – спрашивает он.

– Одна из величайших.

– Нет, я хочу сказать, будь ты на моем месте, что бы ты сделала?

Как мне могло в голову прийти, что он ждет моего мнения? У меня отвисает челюсть. Я будто бы задумываюсь, изучая узор на ковре в коридоре перед моей спальней.

– Не знаю, – говорю я. – Я не знаю, до какой степени она тебе дорога. Но на твоем месте я бы не спешила что-либо предпринимать, выждала бы день или два, не подавая признаков жизни. Проведи как бы наблюдательный раунд. Время работает на тебя. Побеждают те, у кого крепче нервы, не забывай об этом. И я, конечно, ее плохо знаю, но сказала бы, что у нее с этим все в порядке, эта сумеет за себя постоять.

– Никогда не встречал такого мерзопакостного характера.

– Вот видишь. Будь готов, что получишь отпор. Но не все плохо в этой истории. Вы оба сможете подумать, чего на самом деле хотите, проверите ваши отношения, испытаете их. Это время на размышления по-любому пойдет вам на пользу. Кстати, а отец Эдуарда скоро должен выйти?

– Это я его отец.

– Да, я понимаю, но он-то что об этом думает?

– Понятия не имею. Они расстались.

– Почему же тогда она так добивается его освобождения, тратит столько денег?

– Это вопрос справедливости. Легавые посадили его в назидание. Такого нельзя терпеть, черт побери.

– Ладно, не важно, это всего лишь один пункт среди всех, над которыми ты должен подумать, одна из многих проблем, которые тебе предстоят. Ты должен это знать. Никто тебя не осудит, если будешь действовать со знанием дела. Но ты можешь рассчитывать на мою помощь, что бы ни случилось.

Мне нелегко далось произвести тебя на свет, понимаешь?

Он улыбается. Еще несколько дней в таком режиме, и он будет приходить поцеловать меня по утрам и вечерам.

Я не жалею о своих словах, что он может рассчитывать на мою помощь. Это чистая правда, я буду с ним до последнего вздоха, но он проводит почти весь день в моем кабинете, ходит взад-вперед за моей спиной, нервничает, стоит у окна, глядя на башни в белом небе, снова обещающем снегопад, опять ходит взад-вперед, проверяет мобильник, курит одну за одной мои сигареты, а у меня дел по горло. Анна жестом призывает меня к терпению.

В обед он ничего не ест, вечером тоже.

– Первый день самый трудный, – говорю я.

– Да ну? Тебе-то откуда знать?

Он берет лопату и в почти полной темноте – лунный свет совсем слабенький, – принимается старательно расчищать снег перед домом.

Возвращается весь в поту, но я вижу, что он отчасти снял напряжение – его отец делал то же самое зимой, когда мы ссорились, а в остальное время отыгрывался на опавшей листве, жег ее, вырывал сорную траву или принимался колоть дрова и все такое. Я подумать не могла, что Жози – хоть и всегда опасалась сексуальной притягательности крупных женщин для слабаков, – подумать не могла, что Жози способна довести его до такого, что она так ему дорога. Я озадачена. Мне не хватило в этой истории реакции, прозорливости, проницательности. Под пятьдесят это вряд ли может радовать.

Чуть позже я понимаю, что снова ошиблась. Я плохая мать, потому что прибегаю к нескольким бокалам белого вина, чтобы развязать ему язык, но, как бы то ни было, совсем другая реальность вырисовывается мелкими штрихами, складывается на моих глазах, как пазл, и я вижу наконец очевидное: не Жози ему нужна, ему нужен ее сын. Не женщина, а ребенок.

Многое вдруг проясняется, но я ничего не замечала, когда все было на моих глазах и на слуху, я не способна была представить себе ничего, кроме вечных семейных ссор, я была совершенно слепа. Поняв это, я сажусь рядом с ним и беру его за руку, но он так пьян, что не реагирует.

Я не сплю всю ночь – долгую ночь, головокружительную, хаотичную, бесконечную, – а рано утром мы встречаем Патрика в супермаркете. Точнее, Венсан и Патрик встречаются в какой- то секции и направляются ко мне, мило беседуя, как добрые друзья.

Но неужели гнусный Патрик наклоняется ко мне, чтобы поцеловать? Я шарахаюсь, как от объятия зачумленного, но его это не волнует, и его губы прижимаются к моим щекам – тем крепче, что он держит меня за локоть и сжимает его. Когда он отпускает меня, я спешу скрыть свое смятение, нервозность, волнение, схватив первое, что попадается мне под руку, это оказываются пять пакетов спагеттини (№ 3) по акции, я кладу их в тележку и иду своей дорогой, больше не обращая на него внимания.

К сожалению, сегодня утром он очарователен, и, как я ни зла на него, он меня в конце концов смягчает – но мне все же приходится избегать его взгляда, чтобы сохранить холодную голову. Ну почему все так сложно? Почему я должна была нарваться на сексуального маньяка, когда мне хочется нежности, покоя, отдохновения после потрясений последних месяцев?

Мы у него дома, пьем аперитив, шутим, собираем на скорую руку обед, и мне кажется, что у меня галлюцинации. Я не знаю, как мы оказались здесь, как я могла согласиться войти в этот дом, – для меня это полнейшая тайна. Наверно, Венсан меня уговорил – он находит Патрика симпатягой и загорелся посмотреть коллекцию из пяти тысяч виниловых пластинок, о которой тот упомянул, когда мы расплатились в кассе и вышли под синее небо. Но Венсан – не главная причина моей капитуляции. Это другая я объявилась помимо моей воли. Я, которую влекут мутные воды, движение, неведомые земли. Я не знаю. Я не могу раскрыть свой череп, чтобы заглянуть внутрь. Как бы то ни было, я здесь, ошеломленная собственной смелостью, накрываю на стол, а мальчики встали к плите и требуют открыть новую бутылку вина.

Венсан уже пил вчера, но он говорит о чудовищно шатком положении, в котором оказался, о необходимости развеяться, посмеяться немного, и отметает мои тревоги, наливая себе сам. Я смотрю на него с бутылкой и чувствую первую измену в моих рядах. По последним известиям, Ребекка провела ночь в окрестностях Хихона, в Астурии, и я слушаю, как Патрик рассказывает о паломничестве своей жены с величайшим интересом, а Венсан, пренебрегший моими советами соблюдать умеренность, спит с открытыми глазами, оставив меня одну в компании хозяина, который, похоже, только и жаждет предстать в выгодном свете и которому, против всяких ожиданий, это удается с обезоруживающей легкостью, – я знаю, что причиной тому я, мое желание, чтобы он вышел из положения с честью, и что в этой игре любой тюремщик может произвести приятное впечатление, но это так.