Алексей Егоров - Маки на стене. Если не можешь забыть любовь – убей ее

И шепчет она тебе, — Любимый! И ты веришь ей, как ни одной женщине не верил. Он как мать, плохого не скажет, лишнего не даст, чужого не возьмет. Шепчет тебе на ухо, щекочет пухом, льет медом.

— А он?

— Он спас меня, — очень тихо произнес Саша и еще крепче обнял ее, — а затем научил всему и дал профессию. Я никогда не спорил, никогда не говорил лжи. Всегда делал так, как мне говорил он. Но лица его, я уже не помню. Когда он пристроил меня в школу, где меня обучали искусству смерти, от него изредка приходили короткие письма. Где он искренне просил всегда слушать только его.

— И ты всегда делал так?

— Всегда. Но внешности его не помню. Иногда я даже во сне пытался воспроизвести его образ, собрать калейдоскоп из маленьких осколков памяти. Нарисовать его лицо. Возможно он носил бороду, или мне это только приснилось.

— А другие сны, может он снился тебе раньше, в каком-нибудь другом сне?

— Нет, знаешь мне всегда сниться один и тот же сон. Особенно в последнее время. Тихая заводь у какой-то таежной деревни и мальчик, бегущий в лунной ночи. К маленькому деревянному ветхому мостку.

— Что же он делал там, этот твой мальчик?

— Он прилег аккуратно на деревянный мосток и опустил в холодную, ночную воду, свою правую руку. Опускал осторожно, как будто проникал в неведомый ему доселе мирок. Листва водяной кувшинки расступилась и пригласила его в свое царство. Прозрачная вода, серебристая с сединой на своей поверхности от призрачного лунного диска, преобразилась легкой рябью. Но тут же затаила свое движение, успокоилась. Вдоль берега еще перешептывался о чем-то камыш, где-то, изредка поскрипывала калитка. Пару раз крякнула утка. И в ответ ей, хором завели свою ночную беседу важные толстобрюхие жабы.

И в тот же миг все умолкло. И он, ожидая этого мгновения, опустил свою правую руку в ночную, лунную, прохладную воду.

— Я знаю ты здесь, — шепотом произнес мальчик и медленно развернул свою ладонь к илистому, умиротворенному дну. На его призыв, к деревянному мостку, из глубины поднялась огромная рыбина. Длинной около метра, с темно желтыми, покрытыми вуалью плавниками. Коричневой спиной и золотистым брюхом. Чешуя отливала на лунном свете, серебром и золотом. Большие, выразительные глаза смотрели на руку мальчика. Рыба подплыла ближе и несколько раз коснулась пальцев. Затем сильно вильнула влево, сделала круг и вновь вернулась к мостку. Мальчик аккуратно провел ладонью по ее широкой, красивой, скользкой спине, и свободной рукой бросил в воду несколько катышков кукурузной муки, предварительно смоченных водой.

Рыба съела катышки. А затем, сделав круг опустилась к илистому дну, чтобы подобрать опустившиеся туда кусочки лакомства. Но через мгновение, как будто в благодарность поднялась обратно, уткнувшись огромной ноздреватой мордой в детскую ладонь. Маленькие пальчики погладили вековые хитиновые наросты на ее голове, длинные золотистые усы, серебристую меленькую чешую у самого основания головы.

Луна в это мгновение полностью вылезла из-за облаков, и рыба, повернувшись на бок, засияла сказочным отблеском в своей кольчуге. Как редкая драгоценность брошенная кем-то в воду. Заиграла серебром и перламутром. Золотом загорелись ее сказочные плавники. Алым, зарделся ее немыслимый хвост. Мальчик еще раз погладил ее и вынул руку из воды.

Рыба тут же приняла свое привычное положение, сделав круг почета и признательности, ушла в глубину. В тот же миг, вновь зашуршали крыльями ночные стрекозы, зашептал камыш, заскрипела калитка.

— Завтра, — прошептал мальчик, — взрослые из деревни придут убивать тебя, — Спасайся рыба, спасайся!

Но рыба уже была глубоко. И ночной ветер уносил, эти, сорвавшиеся с губ слова.

— Спасайся рыба, спасайся!!!

— Как красиво. Дай мне слово что сделаешь то, о чем я тебя попрошу, — неожиданно приподняв голову, произнесла она.

— Даю слово, — улыбнувшись сказал он.

— Ну ты же не знаешь о чем я попрошу тебя.

— Я… даю… слово., — более уверенно произнес он.

— Я хочу, чтобы ты убил его.

— Его?

— Моего мужа, ты убьешь его, ты же сможешь?

В комнате повисла пауза. Он улыбнулся, но тут же лицо его стало серьезным.

— Как бы ты хотела чтобы я это сделал?

— Может из пистолета или ружья, а лучше, я привяжу его к муравейнику…

Он прижал свой палец к ее рту запретив ей говорить дальше и впился в ее губы. И время снова остановилось для нее.

Она перестала торопиться жить. Она перестала быть собой. Она уже стала частью его организма.

В детстве ей казалось, что взрослая жизнь это театральная постановка, написанная плохим драматургом. В исполнении никудышных актеров. За каким — то туманным стеклом. Отчасти грязным и тусклым. Отчасти подернутым инеем или же дождливой капелью, двигаются фигуры. Женщины и мужчины. Хорошо, — думалось тогда ей, — что есть только женщины и мужчины. И нет чего-нибудь третьего или четвертого. Иначе бы этот, и так сумасшедший мир, и вовсе укатился бы в тартарары.

Она подходила ближе. Прикасалась к этой занавесе рукой, пробовала ее на ощупь, всматривалась. Ей так хотелось к ним в этот взрослый мир. В театр, где все сложное — просто. Но она видела. Женщины играли фальшиво, мужчины бездарно лгали. И она чувствовала эту фальшь у себя на губах. Но она, она то станет той самой актрисой, которая не сыграет а проживет свою взрослую жизнь. Не сыграет а проживет настоящее чувство. Она не станет притворяться. Он, конечно же будет смотреть ей в глаза. Смотреть целую вечность, боясь хоть на секунду моргнуть. Чтобы ни потерять ее, чтобы быть всегда рядом, чтобы быть с ней всегда.

Но, как-то под вечер, она оказалась на той же сцене. Роль была заезженной, театр провинциальный, режиссер посредственный. И холод, какой-то холод прошелся у ее сердца. Она обернулась и, увидела себя, стоящую за туманным стеклом. Себя. Разочарованную, маленькую, плачущую девочку. Она водила пальчиками по стеклу, пробовала его на вкус, всматривалась.

Но теперь, теперь ей не было стыдно. Она не играла. Она стала сама собой. Актриса растворилась в ней. И она перестала быть актрисой. Она стала примой.

Когда он смог оторваться от ее губ, она только и прошептала, — ты убьешь его, убьешь, убьешь, убьешь.

А в это самое время.

Бородатый мужчина вошел в подъезд облупленной пятиэтажки. Аккуратно вдвое сложил лист бумаги с цифрами. И достав из внутреннего кармана фотографию красивой блондинки, как-то прощально посмотрел на нее, и, вложил все в конверт.

— Первый раз, — подумал он, — пользуюсь собственным агентом, для собственных же нужд. Между нами уже все давным давно закончилось. Но, этот блеск в ее глазах он заметил еще вчера. Плевать. В расход. Я не потерплю. В расход.