Анатолий Слюсарев - Инсбрукская волчица. Книга первая

Это сказалось и на качестве наших обедов. Прислуга без должного контроля совсем разболталась. Там подавали остывший паприкаш, пересоленные шницели и плохо заваренный кофе, но родители этого как будто не замечали. Я же была тогда слишком мала, чтобы давать указания кухарке.

В тот день, когда мы с Милой в первый раз пришли ко мне домой, нас никто не встретил. Мать, по своему новому обыкновению, проводила день в своей спальне.

– Родители поссорились? – спросила Мила.

Я задумалась. Раньше мои родители никогда надолго не ссорились, по крайней мере, при мне. Не считая тех быстрых горячих ссор, которые вспыхивали между ними иногда, как сухая солома, и так же быстро гасли, жизнь в нашей семье была в целом вполне благополучной.

– Ничего не поссорились! Не твоё дело! – грубо ответила я Миле.

Наш весьма скромный обед, который мы с Милой съели, находясь в столовой одни, произвел на мою гостью сильное впечатление. Она ела так жадно и быстро, словно её сроду не кормили. Мне было стыдно и неловко на неё смотреть, и я уставилась в тарелку.

– У вас всегда так много едят? – спросила она после обеда.

– Да, всегда. И это совсем не много. Сегодня ведь не праздник. Вот на мой день рождения, когда собираются все родственники, тогда действительно обед бывает большой.

В это время в столовую вышла моя мать, в халате, со спутанными волосами, с тёмными кругами под глазами. Я очень боялась, что она поинтересовавшись, кто моя гостья, устроит скандал, и мне придётся объясняться и оправдываться. Но мать только скользнула невнимательным взглядом по Миле и подошла к столу, с которого ещё не убрали остатки обеда.

– Вы поели, девочки? – спросила она.

– Да, спасибо, мама, было очень вкусно. Я буду теперь по поручению учителей заниматься с одноклассницей.

– Очень хорошо, – ответила моя мать, намазывая на хлеб масло, – боюсь я не могу уделять тебе сейчас много времени, а так тебе будет повеселее. Пригласи подружку пожить у нас.

Пожить?! Внутри меня как будто поднялся вихрь. Пригласить пожить ту, которая заразила меня вшами, ту, из-за которой пришлось остричь мои прекрасные волосы, ту, из-за кого, мне нет жизни в классе! Никогда!

А между тем, Мила тихим голоском уже сообщила моей матери, что ей папа совсем не будет против, если она будет квартировать у нас, и даже сам хотел говорить об этом с моим папой.

– Это будет замечательно, – с неискренней улыбкой сказала моя мать и удалилась обратно в спальню, жуя бутерброд.

– Они точно поссорились, – жарко зашептала мне на ухо Мила, – вот посмотришь, они скоро разъедутся. у твоего отца, наверняка есть любовница!

– Есть кто? – переспросила я.

Мне было девять лет. Для своего возраста я была довольно развитая девочка. Но в некоторых областях человеческой жизни я ещё была поразительно наивна.

– Есть кто? – переспросила я абсолютно искренне.

Слово любовница сразу имело для меня негативную окраску. И я не могла понять, почему прекрасный корень «любовь», обозначающий всё доброе и светлое, снабдили таким неприятным окончанием. «Любовница-уголовница» – промелькнуло у меня в голове.

В первый раз за время нашего знакомства мила посмотрела на меня с выражением превосходства.

– Ну, изменяет он, понимаешь, – пыталась объяснить она мне.

– Изменяет? Мой папа? Что изменяет?

– Ты что, совсем дурочка? – вдруг важно спросила Мила, и я на миг увидела в ней заносчивую важность её отца, – изменяет, значит ходит к другой женщине, любит её, а твою мать уже не любит. Может быть, у него и дети уже другие есть. А твоя мама узнала это и переживает. Понятно, кому же это понравится!

Для меня обрушился мир.

– Ты врёшь! – закричала я, – Ты всё выдумала! Моя мама просто плохо себя чувствует в последнее время. Вот и всё!

– А… Да, конечно, – тут же сникла Мила. Но я видела, что она ни капельки не верит в дурное самочувствие моей мамы.

Мы занялись уроками. Изначально я должна была помогать Миле только по немецкому. Но так как она постоянно находилась рядом, то так уж вышло, что и остальные уроки мы учили вместе. Для меня это был почти непосильный труд. Мила не только была крайне невежественной. Она обладала каким-то особым изощрённым умом, какой-то поразительной способностью всё понимать неправильно.

Гранчар заплатил моему отцу за постой дочери какие-то деньги. Я этим не интересовалась и в этот вопрос не вникала. Мила же, только узнав об этом, сразу приободрилась и стала вести себя более раскованно. В первые дни она всё не могла наесться. Едва подавали обед, она жадно набрасывалась на любое кушанье. Однако через несколько дней Мила стала более спокойно вести себя за столом и даже научилась пользоваться столовым ножом. Пребывание её в нашем доме, несомненно, пошло ей на пользу. Но не могу сказать, что оно пошло на пользу мне.

В свободное время мы были предоставлены сами себе. Часто уходили на кухню, где, пользуясь нерадивостью кухарки, таскали сахар и делали из него над огнём самодельные леденцы. Мила просвещала меня во время этого не вполне законного занятия на те темы, в которых я была настоящим младенцем.

Мысль о том, что мои родители серьёзно поругались и скоро разъедутся, прочно засела в голове Милы. Теперь и у меня она уже не вызывала такого протеста, как поначалу. Это многое объясняло.

– И хорошо, что разъедутся! – торопливо шептала мне Мила, – хуже, когда вот так и будут жить! Ох, как это плохо! К беде может привести.

– К какой такой беде? – спрашивала я.

– К большой беде, я уж знаю, – отвечала Мила, не желая что-то объяснять.

Однажды мы, с огромным трудом сделав все уроки, сидели вдвоём гостиной. Стояла зима, в комнате было холодно, хотя и горел камин.

– Что это? – спросила Мила, указывая на большие альбомы в бархатных обложках, которые лежали на столике у камина.

– Это наши семейные фотографии, – ответила я, – каждый год, когда у кого-то из нашей семьи день рождения, мы ходим в ателье Кляйна, где нас фотографируют всей семьёй.

– Как это? – спросила Мила.

– Долго всех расставляют, чтобы было красиво, затем фотограф прячется под покрывало и говорит, что сейчас вылетит птичка. Птичка, конечно, никакая не вылетает. Неужели ты никогда не фотографировалась?

– Вот ещё! – фыркнула Мила, – конечно, когда-то фотографировалась. С папой. Фото висит на стене в рамке. Давай посмотрим альбомы!

Вообще-то самостоятельно трогать альбомы мне не разрешалось. Следовало обратиться к маме или, хотя бы к прислуге, перед тем, как смотреть фотографии тщательно вымыть руки и подстелить под альбом посудное полотенце. Но при новых порядках, установившихся в нашей семье, я решила пренебречь всеми этими правилами.

Вдвоём в Милой мы стащили огромную книжищу со столика на ковёр перед камином и стали переворачивать тяжёлые листы.