Анатолий Слюсарев - Инсбрукская волчица. Книга первая

– Деточка, что с тобой? Тебя кто-то обидел в поезде? – растеряно бормотала тётка, одной рукой обнимая меня, а другой роясь в своей безразмерной сумке. Она вытащила маленький, остро пахнущий, расписной флакончик и сунула мне под нос.

– Нет, тётя, – всхлипнула я, – я просто очень рада тебя видеть.

– Я тоже очень рада тебя видеть, моя дорогая, – просияла тётушка, – промокая тут же повлажневшие глаза крохотным батистовым платочком, – но зачем же так плакать? Надо поговорить с Катриной о твоих нервах.

Рождество в Граце прошло чудесно. Пожалуй, это было последнее по-настоящему радостное воспоминание в моей жизни. Было бы ещё лучше, если бы тётя Амалия не старалась постоянно меня «подкормить». Моя вытянувшаяся фигурка приводила тётку в негодование.

Сначала полагалось съесть домашний обед не менее, чем из семи-восьми блюд. Затем мы с кузинами Тильдой и Гретой одевались и шли гулять. А на обратном пути обязательно заходили в кондитерскую. Дядя Карл был добряк. Он не жалел денег на прихоти жены и дочерей, а сам уже иного лет носил один и тот же старомодный сюртук. А его парадная шляпа под воздействием времени из чёрной стала рыжей.

Кондитерская Граца в те годы представляла собой по моему разумению настоящий рай.

Традиционные торты Захер, пропитанные абрикосовым конфитюром и покрытые шоколадом – большие и маленькие, стояли на ажурных бумажных салфетках на прилавке.

Витрину украшали пирожные с засахаренными фиалками, разложенные в живописном беспорядке вокруг яслей с младенцем Иисусом. Над яслями сияла большая шоколадная звезда в серебристой обёртке из фольги. В центре витрины маленькие солдатики из марципана брали штурмом крепость из белой, жёлтой и шоколадной халвы, украшенную миндалём и арахисом.

Обёрнутые в красную и синюю фольгу конфеты Моцарткугель на палочках торчали из широкой вазы на полке, а из ореховых, лимонных и шоколадных вафель были построены фигурные башни.

Тильда и Грета были своими людьми в кондитерской. Весёлые, раскрасневшиеся от мороза, они вбегали в тесное, пропахшее ванилью, имбирём и корицей помещение и тут же занимали свой любимый маленький столик у окна. Столик был на двоих, поэтому для меня, когда я была с ними, приказчик приносил дополнительный стул. Именно этот стул, которого вообще-то не полагалось за этим маленьким столиком, ещё раз доказывал мне моё подчинённое, временное положение. Вот через несколько дней я уеду, а они также будут гулять, есть апфельштрудель с мороженным в любимой кондитерской, и не вспомнят обо мне.

До сих пор помню вкус соуса с ягодами и орехами, который подавался к штруделю.

Сёстры пили кофе «меланж» из больших пузатых кружек, покрытых голубой глазурью или «кайзермеланж» с желтком, а мне, как маленькой покупали «мильшкафе». Никакие мои уверения в том, что дома мне уже разрешают пить настоящий чёрный кофе, на моих кузин не действовали. Вот и приходилось тянуть из маленькой фигурной чашечки сладкую жидкость бежевого цвета, почти полностью состоящую из молока.

Перед моим отъездом тётя Амалия пришла в кондитерскую вместе с нами и выбрала в подарок моей матери несколько разноцветных шкатулок с конфетами пралине. В каждой шкатулке конфетки были все разные. На предложение тёти, купить такую же большую шкатулку для моих школьных подруг, я ответила отказом. Тётя посмотрела на меня внимательно и пытливо, но ничего не сказала.

Этот визит к дяде и тёте со слёз начался, слезами и закончился. Я высунулась из окна поезда и махала рукой уплывающим лицам родных, не в силах удержаться от плача. Рядом со мной на скамье стояло не меньше коробок и свёртков, чем по пути сюда. Тётя Амалия приготовила моим родителям уйму подарков. Но я уже не боялась, что кто-то что-то украдёт.

За каникулы я посвежела и поправилась. Но стоило мне вернуться в класс, как тоска и отчаяние вернулись ко мне с новой силой. В первые дни мне было особенно тяжело, так как Мила Гранчар по непонятной причине гимназию не посещала. Все тычки и насмешки доставались мне одной. Девочки весело делились на переменах принесёнными из дома праздничными лакомствами и только мне одной никто ничего не предлагал. Да я бы не взяла ничего, опасаясь обычных издевательств.

На третий день занятий классная дама поручила мне сходить домой к Миле и выяснить, почему она не ходит на занятия. Конечно, кому ещё это могли поручить, как не мне.

После уроков я в маленький коричневый особняк возле станции, где поселилась семья Гранчар. Раньше мне не приходилось бывать дома у Милы, и я чувствовала какую-то непонятную робость. «Ну что тут такого? – уговаривала я сама себя, – просто скажу прислуге, что я прислана классной дамой, узнать о здоровье Милы, а если она больна попрошу передать ей пожелание скорейшего выздоровления. И тут же уйду. Ничего страшного»

С самого начала всё пошло не так, как я себе представляла. Сперва меня встретил громкий лай лохматой дворняги, а после громкого окрика на чистом хорватском «Сильва, тихо!», на пороге показалась сама Мила.

– А, это ты, – смущённо пробормотала она, стоя на пороге. Мила как будто сомневалась, пускать меня в дом или выйти самой для разговора со мной. Я уже собиралась с облегчением сказать что-то вроде: «Ты, здорова, это хорошо, приходи на занятия», и повернуть обратно, но тут Мила взяла меня за руку.

– Пойдём, только быстрее.

Она затащила меня в тёмную прихожую, где я несколько раз налетела на какие-то предметы, валяющиеся под ногами.

Планировка дома была странной. Из прихожей мы попали в огромную захламлённую кухню, которую прошли почти бегом, и оказались в тёмной пыльной гостиной. Окна были зашторены.

– Сейчас, – бормотала Мила, раздвигая шторы, – если ты уж пришла, я прямо сейчас тебе покажу.

Из дальних комнат вдруг послышалось жуткое мычание, похожее на рёв дикого зверя.

– Что это? – с испугом спросила я.

Мила не обратила на звук ни малейшего внимания.

– Это отец, он болеет, у него бред, – ответила она, продолжая раздвигать тяжёлые драпировки.

– Может быть, надо позвать доктора? – спросила я, с опаской поглядывая в ту сторону, откуда доносились звуки.

– Доктор не поможет, – ответила Мила, – у него это часто. Потом само пройдёт.

– Ты поэтому не ходишь на уроки?

– Ну да, должен же за ним кто-то присматривать, – шмыгнула носом Мила. – Он лекарства когда забывает пить, буйствует так, что все на ушах стоят.

– У вас что, нет прислуги?

– Нет. Платить им нечем. Я тут сама прибираюсь, иногда и папа… Когда в здравом уме…

В гостиной стало светлее, но не намного. Тусклый свет осеннего дня с трудом пробивался сквозь немытые стёкла.

– Вот смотри! – торжествующе произнесла Мила, подводя меня к стене, на которой в простых тёмных рамках висело несколько фотографий.