Пётр Кожевников - Год Людоеда. Время стрелять

Второй раз Пашка лежал тоже на Васильевском, но только на 1-й линии. Тогда ему было уже восемь лет, и ему удалили аденоиды. Многие говорили тогда матери, что это совсем не обязательно, а может быть, даже и вредно делать, но она уже не верила ни в какие лекарства, потому что сын хронически страдал насморком и простудами.

Еще раз, лет в пятнадцать, Морошкина увезли на «скорой» на Большой Сампсоньевский проспект, тогда у него непереносимо заболел живот и он впадал в полуобморочное состояние.

Приехавшая на дом бригада заподозрила аппендицит, и они с матерью отправились в больницу. Там он полежал несколько дней, его обследовали, сделали под местным наркозом прокол живота, еще пару дней подержали и выписали. Слава Богу, никакого аппендицита не оказалось, а его болезненное состояние врачи объяснили некачественным питанием в школе.

И вот теперь, уже совсем взрослым, Пашка вновь угодил в больницу, да еще с ножевым ранением! Когда Морошкин поступил, то его сразу отправили в реанимацию, а уже позже перевели в обычную палату. Здесь уже лежало три человека: пожилой мужчина с изможденным лицом, светлыми голубыми глазами и полным отсутствием зубов, которого звали Андреем Федоровичем. Второй мужчина, Николай Сергеевич, был еще старше, но выглядел ухоженным и вел себя в палате как командир. Третий, самый древний, но наиболее духорной, — Мирон Евтихеевич.

Соседи лежали здесь уже несколько дней. Они предложили Пашке называть их «дядями». У дяди Коли происходило что-то с температурой, и его уже почти полгода мурыжили в разных больницах, у дяди Андрея не гнулись руки и ноги, и его тоже обследовали, а дяде Мирону недавно прокололи живот, чтобы узнать, почему он у старика болит. Сами мужчины очень много говорили о своих недугах, и Паша волей-неволей вынужден был все это слушать, пока ему не разрешили вставать и перемещаться.

Николай был полковником в отставке, а Андрей работал токарем на заводе. После выхода в отставку дядя Коля долго работал начальником первого отдела в большом научно-производственном объединении, а дядя Андрей так и трудился всю свою жизнь на одном и том же когда-то очень богатом и значительном заводе. Над кроватью дяди Коли висели две фотографии: парня, дающего присягу под флагом России, и трех мужчин в форме; на одной был тот же парень, дядя Коля, а посредине стоял мужчина средних лет, очень похожий на дядю Колю.

— Ты представляешь, Андрей, — увлеченно рассказывал Николай Сергеевич, заваривая чай, — у внука присяга, а я приехал к ним без формы! Ну, потому что думал, что туда на день ехать — и тащить с собой столько вещей! А там, в самой части, оказалась только форма подполковника, да и регалий моих, конечно, тоже не смогли набрать. А когда внук пришел давать присягу, так он просто обалдел, как меня увидел, даже слова все забыл!

Дядя Коля продолжал свои воспоминания, перескакивая на то, как он когда-то в высшей степени романтично познакомился со своей будущей, первой и единственной, супругой: он — офицер-пограничник, она — геолог. После недели знакомства он сделал девушке предложение, и вот они уже сорок два года как вместе!

Николай Сергеевич подолгу рассказывал о том, как он служил, как встречал Фиделя Кастро и других глав государств, как тяжело переживает развал СССР и другие проблемы бывшей сверхдержавы. Сейчас полковник тоже не сидел без дела — он был председателем кооператива гаражей, и ему, как он говорил, хватает забот и не хватает нервов. Узнав, что Павел работает в охранной фирме, полковник сказал, что, наверное, мог бы устроить парня к себе в гараж, потому что нынешние сторожа уж больно много пьют, а он это дело не одобряет, тем более что оно может привести к беде.

Воспоминания дяди Андрея были другого рода: о том, как он пришел учеником токаря на завод, о том, как освоил мастерство и всю свою жизнь отдал производству, а теперь получает жалкие копейки, тяжело болеет, не может вставить себе зубы, семь лет не имеет возможности съездить на рыбалку.

А о рыбалке оба мужчины могли говорить часами, и каждый из них преподносил все более невероятные истории о том, где, когда и сколько рыбы он наловил.

Соседи очень любили обсуждать свои болезни, придавая им таинственный, порой мистический вид, и у Морошкина даже складывалось впечатление, что таких болезней, как у его соседей, раньше ни у кого еще и не случалось.

Однажды дядя Коля рассказал о том, как он на некоторое время оставил службу в армии и пошел учеником токаря на завод имени…

— Так это же мой завод, Николай Сергеевич! — прошамкал беззубым ртом Андрей и восторженно сплющил свои полные губы. — А какой цех, первый?

— Так точно, Андрей! — отчеканил отставник.

Дяде Мирону было семьдесят три года. Лицом он очень смахивал на Жана Габена, которого Павел знал по нескольким очень старым черно-белым фильмам. Глядя на Мирона, Морошкин проникался почтением к двойнику великого киноактера, но когда старик «оживал», то все его былое величие распадалось. Особым коньком Мирона были острословные стишата, которые он время от времени напевал, а скорее наговаривал своим отнюдь не певческим, хриплым голосом. Когда Павел в первый раз вышел на самостоятельный перекур, а делал он это, подражая другим, прихрамывая и тяжело вздыхая, старик зычно прочистил горло и нараспев отметил это событие:

Лицо у дяди Мирона было свекольного цвета. Красными нитями на нем выделялись множественные сосуды. При знакомстве Павел подумал о том, что лицо старика чем-то напоминает прозрачную офисную технику, на которой можно прочесть все провода.

Держался дядя Мирон бодро, и вряд ли кто-либо смог догадаться о том, что у этого человека тяжелая, беспросветная жизнь. В течение нескольких лет он потерял всю ближайшую, досягаемую в его возрасте и положении, родню, а недавно похоронил жену. Сейчас старик живет в трехкомнатной квартире в «корабле», в самой крохотной каморке, заставленной вещами своих недружелюбных домочадцев. Здесь же обитает его дочь с мужем и двумя дочерьми, у которых, в свою очередь, тоже есть дети с перманентно меняющимися «отцами». Впрочем, и у мужа дочери, и у внучек наличествуют собственные квартиры, но близкие предпочитают сдавать недвижимость в поднаем, а кучковаться на территории прадеда.

— В кухне так тесно, что мне туда и не выйти, — жалуется Мирон. — А в большой комнате они поставили мраморный стол на железных ногах, так мне туда из-за этого громилы тоже хода нет!

Соседи по палате, выслушивая беды Мирона, дружно предлагают ему разные варианты изменения его бедственного положения.

— У тебя кто прописан? — не выдерживает Николай. — Кто у тебя в ордере значится? Ты когда-нибудь свой ордер-то хоть видел?