Джессика Смит - Прерванная жизнь

— У меня есть теория, — говорю, а не задаю свои вопросы. — Думаю, я могу вспомнить только обезличенные вещи, как фильмы, музыка и все такое. Но мой мозг отключается в личных вещах, как моя семья и друзья.

— И похищение, — его взгляд бродит по моему лицу, ища что-то, чего может и не быть.

— И это тоже, — я сдерживаюсь, пытаясь скрасить его неожиданно серьезное поведение. — Твое тело защищает себя.

Мои плечи опускаются, пока я отвожу взгляд.

— У всех нас есть защитные механизмы, — разъясняет он свою точку зрения. — Это наш способ защитить себя от всей боли, что мы испытали в прошлом.

Рассерженная и недовольная, я скрещиваю руки на груди и прикусываю нижнюю губу. Это как если бы он сказал, что я не хочу вспоминать, но все помню. Я хочу вспомнить, что значит иметь семью и друзей. Я хочу вспомнить, что такое жизнь за пределами страха.

— Так, что является твоим защитным механизмом? — обращаю свой взгляд на него. — Истории про брошенных детей, оставленных на произвол судьбы на пляже? — я смеюсь без чувства юмора.

Взгляд Трэвиса еще больше омрачается, прежде чем устремляется к моему лицу, а его тело застывает. Мышцы, тугие и напряженные, просматриваются под рукавами его рубашки, и я знаю, каково это — чувствовать их, когда проводишь пальцами по ним. Его губы сжаты в тонкую линию, но я не собираюсь отказываться от своих слов.

Громкий глоток воздуха вырывается из его рта, и он качает головой, прежде чем ерзает на стуле.

— Я возвращаюсь домой.

Он встает, но я не следую его примеру. Вместо этого смотрю мимо него, злясь на него и на себя.

Трэвис громко ругается, а потом делает несколько шагов от меня, прежде чем отворачивается, я замечаю его яростный взгляд.

— Я был брошен на произвол судьбы, — его голос едва громче шепота, но я услышала его слова, поэтому смотрю на него, ожидая продолжения. Но он этого не делает. Он просто уходит, оставив меня сидеть там в ожидании дальнейших разъяснений.

Бывают моменты, когда возникает такое чувство, будто я нахожусь в состоянии постоянного ожидания. Ожидаю возвращения памяти. Ожидаю, когда страх поднимется и окунет меня навечно в водоворот отчаяния. Ожидаю, что мой похититель снова найдет меня. Ожидаю увидеть, буду ли я когда-нибудь снова жертвой.

Ожидание. Я ненавижу ждать. Поэтому встаю и направляюсь на кухню, где выливаю свой бокал в раковину, наблюдая, как красная жидкость медленно исчезает в сливе. Я неторопливо ополаскиваю бокал и, только когда довольна его чистотой, направляюсь в спальню, оставляя свет включенным. Переодевшись в ночную рубашку, забираюсь на кровать и включаю лампу на тумбочке, где меня ожидает очередная книга.

Вместо того, чтобы потеряться в сюжете, поток моих мыслей направлен на Трэвиса и его последние слова, которые он произнес, прежде чем ушел. Он был брошен. Кем? И когда? Я рассказала ему все, что знаю о себе. Я открылась ему. Как и у него, у меня есть прошлое, причиняющее мне боль. У меня есть сомнительное будущее и настоящее, столь же туманное. Столь сомнительное, как оно могло бы быть, по крайней мере, я разделила эти аспекты себя с ним.

Перед глазами все размыто, слезы угрожают вырваться наружу, поэтому я плотно сжимаю веки и зарываюсь лицом в подушку, где надеюсь задушить их. Я даже не знаю, почему плачу. То ли это из-за отказа Трэвиса, то ли потому, что у него, на самом деле, есть прошлое, но он отказывается говорить об этом. Давление в груди невыносимо.

Когда одна сторона матраса уже пропитана мои слезами, я поворачиваю голову, чтобы увидеть Трэвиса, сидящего на углу моей кровати. Вытираю глаза, пытаясь скрыть слезы, которые я так бессовестно проливала минутой раньше. Он шепчет мое имя, в то время как пододвигается ближе ко мне, и я игнорирую охватившую меня дрожь и пульсирующее в каждой частице моего тела желание.

— Я родился в Хайалиа — городе, который находится недалеко от Майами, но не в родной мне стране, — говорит он, смеясь.

Понимая, что он собирается открыться и поделиться со мной частичкой себя, сажусь и поднимаю голову так, чтобы он понял, что я настроена слушать его.

— Столько плохого было в моей жизни, Холли. Ты не захочешь быть частью этого, — Трэвис останавливается, рассматривая мое лицо. Тяжелые эмоции сгущаются вокруг кровати, буря пролетает над нами. — Я родился не в больнице, но той, кто родила меня, хватило ума оставить меня в больнице, прежде чем бросить, — его голос звучит вызывающе, но взгляд удрученный, и, сидя далеко от меня, он словно обороняется, не желая показывать свою уязвимость.

Я прижимаю дрожащий палец к губам и делаю движение к нему, чтобы утешить, но он отодвигается дальше от меня. Движение это незначительное, но я понимаю смысл, поэтому сижу, не двигаясь, и жду продолжения.

— У меня были проблемы с сердцем, пришлось перенести несколько операций, которые сделали меня неуязвимым. Ты услышишь тонну историй, подобных этой, только обычно они заканчиваются тем, что медсестра влюбляется в ребенка и усыновляет его, — он пожимает плечами, но в его глазах отражается боль отвергнутого мальчика. — Может быть, я слишком много плакал, чтобы быть милым.

Он смеется, и я качаю головой, сердце разрывается его боли.

— Конечно, ты был милым, Трэвис, — я двигаюсь ближе к нему, несмотря на то, что он снова отодвигается от меня, и сажусь рядом с ним, положив руку ему на колено. Он поднимает взгляд на меня, уязвимый, ищущий, полный надежды.

С трудом сглотнув, я понимаю правду. Я погибла.

Влюбилась в его спокойную силу и прекрасный характер. В то, как его рот изгибается, когда он улыбается, в то, как он заставляет меня смеяться и жить. В то, как он застрял рядом со мной.

Мои губы находят его, передавая слова, которые я не могу произнести. С нежностью его пальцы ласкают мое лицо, когда мы разрываем поцелуй.

— Да, но ты сумасшедшая, знаешь? — его улыбка искренняя и в ней нет никаких следов печали.

Я пожимаю плечами, но прислоняю голову к его плечу.

— Вот именно.

Смеюсь и снова пожимаю плечами, пока он смеется вместе со мной.

— Расскажи мне больше, — прошу я.

Трэвис делает глубокий вдох, а затем продолжает:

— Особо рассказывать и нечего. Я менял одну приемную семью на другую, редко оставаясь на одном месте дольше, чем на пару лет. Независимо от того, где я был, мой социальный работник пытался держать меня в той же школе, чтобы я не отставал. Только спустя некоторое время я перестал волноваться и начал прогуливать занятия практически ежедневно. Я бросил школу на мой восемнадцатый день рождения и ушел из дома моих приемных родителей. Несколько месяцев я ночевал, где придется, пока моя последняя приемная мать не позвонила мне и не сообщила, что нашла мне работу на роскошной яхте.