Роберт Маккаммон - Пятерка

Кочевник готов был ударить.

Но остановился.

И подумал, сколько он еще может добавить к этой чаше страдания. Слышно было, как трясется грудь диджея и вырываются из нее всхлипывания. Диджей закрыл глаза руками, будто прячась от слепящего света. Интересно, какую на этого парнишку надевали тесную рубашку, что оставило ожоги и шрамы на его душе и разуме? Кочевник представил себе, как этот мальчишка уезжал из Филли в кепке с большим козырьком и далеко идущими мечтами. «Буду звездой первой величины, мам. Зажгу их всех».

А оказался он там, где люди хотят что-то получить, не заработав сперва, где ты без власти и денег — ноль, где жар собственных мечтаний тебя же и плавит, и гля, мам, где я теперь.

Не Кочевнику добавлять в эту чашу.

Он опустил ногу. Повернувшись обратно к Ариэль, он увидел, что в коридор пришли Тру и два копа, а с ними менеджер клуба — тощий тип в во всем черном и с аккуратной бородкой. Тру тихо говорил с Ариэль, приблизив лицо. Кочевник увидел, что она кивнула. Подошли два копа и подняли диджея «Поговорим» на ноги. У него тут же подогнулись колени, и его полувывели-полувытащили в артистическую.

— Вызовите «скорую»! — приказал Тру, но Ариэль замотала головой и поймала менеджера за рукав.

— Нет, — сказала она. — Не надо «скорой».

— Давайте, — велел Тру.

— Нет! — Голос Ариэль стал громче. — Я не поеду в больницу!

— Слушай, детка, надо , — сказала Берк. — Мы с тобой поедем.

— Нет, — повторила Ариэль. — Я буду выступать.

— Выступать? — Терри бросил беглый взгляд на Берк и на Тру, у которого будто кожей скулы обтянуло за последние полминуты. — Это как?

На сцене, — ответила Ариэль, прижимая полотенце к кровоточащему носу. Он онемел, и она не могла понять, сломан он или нет. Языком она уже проверила, на месте ли зубы, и хотя нащупала незнакомые края, решила, что нормально. — Нас вызывают, — сказала она. — Он меня ударил, но не успел. — И объяснила, чтобы до них дошло: — Не изнасиловал.

— Ты едешь в больницу, — распорядился Тру, глядя ей в глаза. — Хочешь ты того или нет. Вызывайте «скорую», — скомандовал он менеджеру.

Ариэль отняла от лица полотенце и завопила.

Одно слово.

Слово «нет».

Менеджер остановился, и никто другой не двинулся — даже тот мужик, что прибирал грязь. Скандирование шло громче, громче, и было пора начинать.

Кочевник подошел к ней. Ее глаза повернулись к нему, и это были ее глаза, да, но они стали другими. Они видели такое, чего лучше бы ей никогда не видеть. Они налились кровью, в их серой глубине застыл страх, но в основном из них смотрела злость.

— Никто мне не помешает! — сказала Ариэль им всем, а может, и всему миру. Она сцепила зубы, чувствуя во рту вкус собственной крови и новые острые края. — Никто не сможет мне помешать делать то, что я делаю! Никто!

Она высвободилась из рук Берк и Терри. Стояла без поддержки.

— Потому что это моя суть! — крикнула она. — Я родилась для этого!

Берк протянула руку к ее плечу — Ариэль эту руку оттолкнула.

— Нет… пустите меня. Пустите…

Она затрясла головой и снова прижала к носу полотенце. Когда оно еще сильнее пропиталось кровью, она бросила его в сторону и вперилась в глаза Тру.

— Никто не помешает мне, — сказала она, — делать, то, для чего я рождена. Вот это вот. Музыку. Я не для того так работала… весь этот путь прошла… все группы, всех людей, все вообще… чтобы мне тут говорили, будто я не могу выступать, если я говорю, что могу.

Она еще много могла сказать, но в груди теснились всхлипывания, и она боялась, что развалится и собственных костей не соберет, а потому ничего не сказала, хотя темнота, которая только что пыталась ее уничтожить, хотела, чтобы она, Ариэль, поджала хвост и безропотно поехала в больницу. Она не сказала, что эта тьма пирует в раненом безмолвии разбитых сердец и изнасилованных душ, растет и крепчает на горьких воспоминаниях и разбитых мечтах. Не сказала, что не выступать сейчас означало бы окончательную жизненную капитуляцию, потому что сопротивляться этой тьме, отодвигать ее — для этого ты и рождена. Ты должна играть на гитаре и петь, если ты рождена для этого. Должна выйти на сцену, побитая и окровавленная, и всем дать знать, что ты стоишь там, где тебе положено стоять в этом мире, и никто — тем более мелкая жадная дурная вошь, которая попыталась тебя оттуда выбросить, — тебя с места не сдвинет.

Ничего этого она не сказала, но взамен сказала другое:

— А теперь слушайте. У меня может быть сломан нос. В публике наверняка есть врач, или сестра, или студент-медик. Кто-то, кто сможет посмотреть. Здесь где-то должна быть аптечка первой помощи. У меня голова трещит, может быть сотрясение. Врач нужен, — сказала она, чтобы они поняли. — И час времени дайте мне. Если я отключусь или рвота не перестанет — тогда ладно, звоните в «скорую». Но один час — мой. И мне… блин, новая блузка нужна.

— Ты с ума сошла, — сказал Тру.

— Мне надо вымыться, — продолжала она, будто не слыша. — Лицо вымыть, но туда я не могу зайти. — Они поняли, о чем она. — Господи Боже мой, — сказала она усталым голосом. — Мне снова нужно отлить.

— Это нервное, — пояснил Тру.

— Да нет, — сказала она. — Слишком много чая.

Тру хотел было что-то сказать, отбить эту сумасшедшую стрелу, но не мог вспомнить, что именно. Он не улыбался, был суров как скала. Но целеустремленностью, выразившейся на лице девушки, он проникся. Он понял, чем она ему нравится. Самая волевая из всей группы, быть может, хотя до сих пор от нее этого не требовалось.

— Ты мне позволишь — обещаешь, что позволишь отвезти тебя в больницу, когда мы закончим?

— Да.

— Тебе нужен только час? И все?

— И все, — ответила она, и он знал, что она не врет.

— Вы согласны? — спросил Тру у менеджера.

— Годится.

— А вы? — обернулся Тру к группе.

Терри и Берк посмотрели на Кочевника.

— Полностью, — ответил он.

Если Ариэль может выступать с разбитым носом, он как-нибудь переживет распухшие костяшки. Это будет концерт века.

Или веков.

Народ в коридоре рассасывался. В артистической копы вызвали машину для транспортировки подозреваемого, который почти наверняка окажется «скотч-насильником». Менеджер клуба вышел на сцену, к развеселой, размоченной пивом и заведенной «Коброй» толпе и задал вопрос, который меньше всего рассчитывал бы задать ближайший миллион лет:

— Есть в зале врач?

Тру и Берк отошли, и Кочевник вдруг оказался прямо перед Ариэль. Он смотрел на нее и чувствовал, как кривятся губы в сухой улыбке восхищения. Про Джереми Петта он не понял, про девушку тоже, как и про песню и про все, что она значит, но понял, что может в Ариэль влюбиться, если себе это позволит.