Роберт Маккаммон - Пятерка

После посещения Джорджа в больнице ее преследовала одна мысль. Днем и ночью, в темноте и при свете она не могла ее стряхнуть.

«Оно было там, наверху, — сказал Джордж. — Сложенное, с острыми краями. Крылья ворона».

Ждало его смерти, сказал он им.

И потом… появление этой девушки.

Я в тебя верю, Джордж.

«Я думал, она — ангел смерти, — сказал тогда Джордж. — Но сейчас я думаю, что она — ангел жизни».

Ариэль еще раз пропустила аккорд и запуталась в проигрыше в первом припеве «Твое тело — не твою душу», и тут уж заслужила по-настоящему недоуменный взгляд от Джона Чарльза. Приближалось ее соло на середине этой песни, надо было собраться, но… почему же Джордж увидел в больничной палате эту девушку, что была у колодца? Не кого-нибудь, а именно ее?

Почему ее?

И слова насчет поехать обратно и посмотреть, осталось ли там это место — а куда же ему деваться ? Оно там было, они его видели, что ему сделается?

«Нужно вам, что я написал?» — спрашивал Джордж.

Про ту песню.

Она вспомнила Майка, вспомнила начало : «Добро пожаловать ».

И тоже от той девушки у колодца.

Настало время ее соло.

Она опоздала на полтакта, но взметнула «Темпест» в воздух, шагнула к краю сцены и стала рвать металл и раскручивать густые капающие витки над головами зрителей, и слева публика полезла через сетку.

Ариэль сбилась, смешала пригоршню горячих нот, откатилась на шаг назад, но снова подхватила мотив, потому что все-таки она профессионал. Кочевник, Терри и Берк тоже увидели лезущие через сетку татуированные тела. Охранники Гарта Брикенфилда пытались столкнуть их обратно, но те, что уже перелезли, шли вперед, и охрана их толкала обратно и орала, но Ариэль из монитора слышала только голос своей гитары. На сетку навалилась толпа, напряжение мускулов против стальной проволоки, и вдруг изгородь рухнула. Просто упала и исчезла под кипящей стеной. Тела рванули вперед, водоворотами обтекая охранников, каждый из которых уже отбивался в одиночку. Съемочные группы пытались убраться с пути, но некуда было убираться, их захлестнуло приливом и прижало к сцене, и больше не осталось перед сценой пустого места, и должно было начаться настоящее веселье, крутое веселье татуированных, загорелых и красноглазых музыкальных фанатов.

— «Прайм», говорит «Шелтер».

— Слушаю, Кларк.

— За нами на дороге машина. Черный «ренджровер». Номер через секунду будет на мониторе… да, о’кей. Номер аризонский. Водитель останавливается у ворот. Дверцы открываются. Вроде бы… трое мужчин и одна женщина. Нет, двое мужчин и две женщины. Не уверен.

«Ты не один такой», — подумал Тру.

Он расхаживал по парковке, следя за обстановкой и держа «уоки-токи» наготове, бродя между грузовиками, фургонами и трейлерами, и пока что очень много видел лиц неопределенного пола. Он остановился возле небольшого трейлера и посмотрел на юго-восток, туда, где расположилась группа «Шелтер».

— Что они делают?

— Они… Похоже, они хотят перелезть через ворота. Один пытается… нет, сдал назад.

— Глупые мальчишки, понимать бы должны, — сказал Тру, хотя помнил мальчишку, который лазил через многие барьеры колючей проволоки и запертые ворота, а ведь понимать бы должен был. Он пошел дальше, взметая красную пыль черными носами туфель. — Уехали?

— На месте, сэр. Похоже… посмотрю сейчас в бинокль… похоже, травку решили покурить.

— «Прайм», говорит «Сигнет», — вмешался другой голос. — На стене муха. Вы меня слышите?

Тру почувствовал, как сжались челюсти. Веселость, вызванную сообщением о курильщиках, как ветром сдуло.

— Вас понял, — ответил Тру. — Дистанция?

Он уже повернулся лицом на северо-запад. Музыка гремела оттуда. Муха поднималась на противоположный склон горы, и у нее будет открытый обзор сцены.

— Триста двадцать семь ярдов.

При такой дистанции по дальномеру муху от сцены будет отделять более пятисот ярдов. Все еще поднимается, стрелять не сможет, пока не достигнет высоты группы «Сигнет».

— Подробности, — попросил Тру.

— Определенно с винтовкой, — сообщил командир «Сигнета».

Тру лишь секунду потратил, чтобы глотнуть слюну.

— Берите его. Вы знаете, что нужно. «Лоджик», вы в резерве. Как меня поняли?

— Понял вас, — ответил «Лоджик».

Тру пошел дальше. Через некоторое время он сообразил, что ходит кругами. Посмотрел на часы. Посмотрел на солнце. Прошел мимо почти голого мужика с длинными каштановыми волосами и тощей девицы топлесс, вытянувшихся вместе в теплой воде надувного детского бассейна. Поднес ко рту «Уоки-токи»:

— «Сигнет», как меня слышите?

Ответа не было. Наверняка заняты сейчас.

Он услышал из амфитеатра звук — завывание гитар, задающий ритм грохот ударных, яростные вопли клавиш и хриплый голос Джона Чарльза, но и еще что-то. Как крылья тысячи птиц. Однако наверху было только небо, полное белого огня.

Джон Чарльз вдруг резко оборвал песню. Раздался тяжелый удар взрыва, взвизгнула обратная связь в микрофонах. Что-то оглушительно хрустнуло и зазвенело.

Следующие два звука Тру распознал безошибочно.

Треск. Еще раз треск.

Выстрелы.

Он бросился к сцене.

Ариэль видала этих, расхаживающих гусиным шагом. Их было шестеро, бритых наголо и бледных, одетых в белые футболки, черные джинсы и блестящие черные ботинки. Они расхаживали среди публики быстрым шагом, выбрасывая руки в нацистском приветствии, врезаясь в других и пробиваясь через толпу тараном. Никто уже не слушал, никто в ее поле зрения уже не обращал внимания на музыкантов, — люди слышали музыку, как бегущие из тюрьмы заключенные слышат за спиной сирены, и хотели они только одного: прорваться через все торчащие перед ними препятствия.

Она на ритм-гитаре подыгрывала «Отчаяние некрасиво» и пыталась не отстать от бешеного темпа Берк. Терри, судя по звуку, лупил по клавишам кулаками, и даже Джон стал не попадать в ноты. Микрофон был у него почти во рту, и он орал, как столетний раб, испугавшийся плантаторского кнута.

Терри начал соло на клавишах, и Кочевник отступил от микрофона. Тяжелое, жесткое вибрато наполнилось блестящей золотистой болью. Кочевник посмотрел в публику, на людей, которые врезались друг в друга и расползались, огрызаясь. У самого края сцены он заметил нескольких человек, оставивших на миг свою войну и глядящих на него остекленелыми глазами. Увидев его, они протянули к нему свои татуированные руки, на шеях и на обнаженных грудях заиграли начерченные контуры, будто в каждом из тел сидело множество душ и они пытались вылезти наружу, использовав Кочевника вместо лестницы. Он увидел здоровенного коренастого хмыря с ежиком черных волос — тот шатался вокруг, расталкивая людей налево и направо внушительными локтями. На красной футболке написано было «Телотсип». Другая примечательная личность — мужик с эспаньолкой и кельтскими татуировками, от которых все горло у него было черным, — влетел в одного из нациков, и тот сел на задницу. Кочевник вспомнил поговорку матери: «Весело будет до тех пор, пока кто-то не заплачет». В данном случае — пока не начнет махать кулаками.