Хассо Грабнер - Грань тьмы

Вечер продолжался. Выступили акробаты-японцы, маленькие, похожие на сфинксов мужчины, которые творили невероятные вещи. После них микрофон взял конферансье.

— Час уже поздний, друзья, — начал он. — Среди нас присутствует молодая леди, которая утомилась и желает отдохнуть.

Оркестр исполнил соответствующий пассаж, и конферансье продолжал:

— Она хочет лечь в постель. Прямо здесь!

Торжествующе загудели барабаны. В луче прожектора появилась девушка. Она была в темном в блестках платье, в меховом палантине. На лице у нее играла вымученная, типа вы-мне-надоели-до-смерти, улыбка. Когда стихли аплодисменты, она неторопливо повернулась на каблуках и деланной походкой манекенщицы прошлась по площадке, демонстрируя свое платье и фигуру. Закончив парад, она остановилась посредине площадки. Луч прожектора неотступно следовал за ней. Она прикрыла рот тыльной стороной руки, притворно зевнула, позволив при этом палантину соскользнуть на пол. Девушка не спеша принялась расстегивать застежки платья. Оно упало на пол, девица переступила через него, подняла и небрежно отбросила в темноту, за пределы освещенного круга. Оттуда раздались взрывы смеха и мужские голоса. Оркестр заиграл в убыстренном темпе. Двигаясь в такт музыке, девушка гладила себя руками. Остановившись у крайнего столика, она пристально посмотрела на сидевшего там седовласого мужчину. Села к нему на колени и принялась трепать его шевелюру. У мужчины был растерянный и смущенный вид. Публика громко выражала свое одобрение. Когда девушка встала, на лбу ее избранника, словно красный шрам, алел след, оставленный губной помадой. Оркестр заиграл снова, и когда, постепенно раздеваясь, девушка шествовала по танцплощадке, самый пожилой мужчина за каждым столиком становился предметом ее внимания.

Саймингтон почуял, что последует дальше, и, прошептав: «Пока, ребята», — исчез в темноте.

— Балда, — хрипло характеризовал его Килли. — Пропустит самое интересное!..

Девушка осталась совершенно нагой и, словно в порыве застенчивости, пыталась прикрыть руками грудь и бедра. Заиграл оркестр. Обнаженная девица подошла к микрофону и детским голоском запела слащавую балладу.

Вскоре доктор понял, что подходит черед их столика. До сих пор казалось, что она не замечает их и даже не смотрит в их сторону, но теперь она направлялась прямо к ним. Доктор отодвинулся в темноту и благодарил свою звезду, что его кресло стояло не с краю, но Дуайт Галлахер, сидевший с краю, словно находился в блаженном неведении относительно того, что сейчас произойдет. Девушка приблизилась, Килли спросил: «Как поживаешь, бэби? — и получил в ответ ослепительную улыбку, но ничего больше, ибо она опустилась на колени к Галлахеру и, взяв его голову в руки, вздохнула: «Милый!..» Затем она прижалась к нему, обвив руками его шею. Она действительно знала свою работу и одарила его долгим и горячим поцелуем, одновременно гладя его по голове.

Дуайт Галлахер был по натуре весьма скромным человеком, к тому же дорожащим своей карьерой. Освещенный прожектором, с голой девицей на коленях, прижавшейся к нему, слыша воспаленные голоса вокруг, он почувствовал себя несчастным. Дважды он безуспешно молил оставить его в покое и наконец закричал: «Ради бога, освободите меня от этой дамы!»

Девице это не понравилось.

— Милый, — воскликнула она и еще крепче обняла свою жертву. — Почему ты такой?! Я хочу… — Но ей не удалось сказать, что она хочет. Она сидела спиной к доктору, и розовая округлость ее зада находилась в двух-трех дюймах от его горящей сигареты. Доктор не смог устоять против искушения. Раздался пронзительный вопль, и девица подскочила, словно какая-то неведомая сила подняла ее в воздух. Размахнувшись, она с силой шлепнула Галлахера по щеке. «Паршивая свинья!» — закричала она, потирая зад. — Зачем ты это сделал?!»

Поднялся шум. Зажегся свет. Музыканты вскочили с мест и направились к их столику.

— Надо уходить отсюда! — закричал Галлахер, но он мог и не предлагать этого, так как доктор и Килли уже пробирались к выходу в такой спешке, что оставили его далеко позади.

Когда он выскочил на улицу, Саймингтон побежал рядом с ним.

— Дуайт, — переводя дыхание и едва сдерживая смех, спрашивал он. — Что вы там натворили, черт бы вас побрал?!

В тот вечер мистер Баддингтон возвратился в свою каюту около половины одиннадцатого и в течение часа сидел над бумагами, полученными из разведуправления, после чего улегся на койку с книгой и читал, пока его не начал одолевать сон. Тогда он завел маленький будильник, сунул его под подушку и тут же крепко заснул.

Казалось, прошло всего несколько минут, как его сморил сон, когда зазвенел будильник. Стрелки показывали 03.30. Он встал, подошел к зеркалу, пригладил волосы и, перекинув через плечо черную кожаную сумку, вышел из каюты.

Перед дверью в кладовую он огляделся и, удостоверившись, что его никто не видит, вошел. С верхней полки он снял шелковый абажур, достал из кармана лупу и тщательно принялся сравнивать шелк абажура с небольшим куском серого шелка, который принес с собой. Шелк был одинаков.

Несколько минут спустя он уже был в своей каюте и, сев в кресло, погрузился в раздумье. «Найдите владельца серого шелка, и вы найдете того, кого ищете», — вспомнил он слова Шэдде, и ему начало казаться, что Шэдде прав. Улика против Шепарда, ничтожная, сомнительная поначалу, стала выстраиваться в нечто весьма существенное. Именно Шепард стоял во главе людей, работавших в рулевом отсеке сразу же после отплытия из Стокгольма. К тому же перечень увольнительных, присланный из разведуправления, свидетельствовал о том, что оба раза, когда мог произойти акт саботажа, он имел возможность побывать в машинном отделении и у него было достаточно технических познаний для свершения этого акта. И, что важнее всего, данные, затребованные мистером Баддингтоном и полученные из разведуправления, содержали все основания для подозрений, ибо они говорили, что у Шепарда был тайный роман со своей свояченицей — миссис Уинифрид Хиндл. Это само по себе еще ничего не значило, но миссис Хиндл и Шепард были ревностными прихожанами одной и той же церкви, и миссис Хиндл являлась видным деятелем движения за запрещение атомной бомбы…

Мистер Баддингтон взглянул на себя в зеркало, приложил палец к носу и подумал, что нет ничего такого, чего не могли бы совершить люди во имя любви и веры.

Однако он был человеком осторожным и никогда не делал скоропалительных выводов. Многое зависело от осмотра, который он собирался провести в рулевом отделении. Возможно, что в этом деле замешаны и другие…

Главстаршина Шепард вернулся на борт незадолго до полуночи. Как только он появился в столовой для старшин, вахтенный хмуро доложил ему: