Жоэль Шарбонно - Испытание

Они движутся гораздо быстрее, чем я. Неведомая химическая реакция, скрутившая их тела и превратившая в когти их ногти, наделила их невероятной скоростью. Они бегут, наклонившись вперед, с низко болтающимися руками, не сводя с меня умных глаз. Расстояние между мной и атакующей троицей неуклонно сокращается, и это вселяет в меня ужас. Я обливаюсь потом, рана на руке болит так, что впору лишиться чувств, а тут еще подъем, на котором я еще больше замедляюсь. Правда, годы игры со старшими, более быстроногими братьями научили меня, что вершина холма – самая выгодная для обороны позиция.

Чем они ближе, чем громче рычание. Но кроме рычания я различаю нечто более человеческое – слова. Я их не понимаю, но звуки слишком четкие и упорядоченные, чтобы быть чем-то другим. Троица пользуется человеческим языком, готовя с его помощью атаку, как я – оборону.

От жары, потери крови, напряжения при преодолении склона я близка к обмороку. У меня все плывет перед глазами, сердце так колотится о ребра, что, кажется, вот-вот выпрыгнет наружу. Я знаю, что даже секундное промедление грозит смертью, поэтому продолжаю вращать педали, хоть и полностью выбилась из сил. Я привстаю, чтобы одолеть последние метры подъема, напирая всем телом, направляя велосипед вверх. На вершине холма я спрыгиваю с него и разворачиваюсь, чтобы прицелиться.

Палец застывает на курке, я жду, чтобы троица приблизилась. С комом в горле я слышу, как они обмениваются гортанными фразами. Распрямив плечи, я целюсь в того, кто слева. Троица все ближе, остается каких-то двадцать ярдов, но я все еще не открываю огонь, потому что не хочу их убивать. Это же люди! Может, не такие, как я, но у нас общие предки. Все, чему меня учили, требует, чтобы я нашла с ними общий язык, попыталась им помочь.

Но вместо этого я нажимаю на курок.

Тот, что слева, хватается за ногу и с воплем падает. Средний оборачивается к подстреленному собрату, и я опять стреляю. В этот раз пуля попадает в туловище, и второй катится вниз по склону. Третий издает испуганный крик, но, оскалив зубы, продолжает подъем. Чувствуя, как накатывают слезы, всаживаю пулю ему в лоб.

Третий нападавший мертв, двое других ранены и не встают, но я не знаю, долго ли они пролежат без движения. Мне хочется похоронить убитого, как мы с Томасом похоронили найденное тело кандидатки, но на это нет времени. Мне надо убраться отсюда, прежде чем двое раненых очухаются или к ним на помощь прибегут соплеменники. Я, вся дрожа, сажусь на велосипед и еду прочь, не замечая слепящих слез.

Ехать вниз по склону легче, но рана на руке сильно кровоточит. Я стараюсь на нее не смотреть, боясь того, что могу увидеть, и вращаю педали, пока впереди не появляется дорога. Добравшись до нее, я уже почти не в состоянии держаться на ногах, не говоря о том, чтобы ехать. Плюхнувшись на раскаленный асфальт, я, наконец, достаю из рюкзака аптечку и снимаю рубашку, чтобы разглядеть рану. Пять кривых параллельных царапин на плече, не очень глубоких, зато не меньше семи дюймов в длину. Дело плохо, но не настолько, как я опасалась. Мне больно, но двигать рукой я могу. Я испытываю облегчение оттого, что не пострадали мышцы и сухожилия.

Царапины от когтей животного могут загноиться, если не провести дезинфекцию. Меня поцарапал человек, но я все равно тщательно промываю рану и щедро наношу антибактериальную мазь. От прикосновения мази вся рука болит так, что из глаз брызжут слезы, из носу течет. Я не могу вытереться, потому что здоровой рукой бинтую поврежденную. Когда дело сделано, я натягиваю рубашку. Ткань цепляется за браслет, и я гадаю, как подслушивающие отнеслись к пальбе. Решили, что я убила другого кандидата? Это поднимет меня в их глазах как лидера? Понимают ли они, что я ранена? Или им все равно?

Ноющее тело прямо-таки умоляет не шевелиться, но я медленно встаю на ноги, закрепляю на велосипеде рюкзак и проверяю свой прибор. За сегодняшний день я преодолела больше сорока пяти миль. Уилл и Томас идут по дороге где-то восточнее. Им нужна найденная мной вода. Осознание, что от меня зависит их жизнь, заставляет меня вращать педали. Если быть совершенно честной с собой, то причины, побуждающие меня ехать назад, не так благородны: мне страшно одной, я боюсь неожиданностей, которые принесет с собой наступающая ночь. Страшно суда моей собственной совести, потому что я отняла жизнь у двоих людей.

Но у меня нет выбора. Пока я вяло вращаю педали, солнечный свет меркнет. Я доедаю хлеб, жую изюм, сверяюсь с прибором, чтобы определить, долго ли еще мне добираться до Уилла и Томаса. Если они прекратили поиски воды и пропитания, то расстояние между нами может составлять мили и мили. Столько мне до наступления ночи не одолеть.

С мучительно ноющими мышцами я осматриваю обочины, выбирая место для ночлега. Мне нужно такое, которое можно оборонять, но с хорошим обзором – на тот случай, если Томас и Уилл продолжат брести и в темноте. Еще через две мили я вижу рощицу из дубов и вязов вблизи забора, ярдах в семидесяти от дороги. Отрываю от своей белой простыни полосу, привязываю ее к ветке, ветку втыкаю в землю – это дорожный знак. Увидев его, Томас и Уилл поймут, что я где-то неподалеку.

Листья на деревьях желтовато-бурые, но стволы и ветви выглядят здоровыми и крепкими. Спать на земле удобнее, но я решаю залезть на самое прочное из деревьев и разместиться среди его ветвей. Успех зависит от того, достаточно ли сильна моя левая рука. Я прячу велосипед в высокой бурой траве и лезу на дерево: подпрыгиваю, хватаюсь за свисающую ветку, чуть не плача от боли в руке. Прикусив губу, чтобы не кричать, я подтягиваюсь и карабкаюсь вверх так, как учили братья.

Облюбованное мной дерево толстое, с тяжелыми ветвями. Я нахожу место, где сходятся несколько ветвей, и прижимаюсь спиной к стволу. Не самое удобное ложе из тех, что у меня бывали, зато я уверена, что не свалюсь вниз, если удастся уснуть. Появляется луна. Мне очень не хватает маминой ладони, гладившей меня по голове, когда я болела. Мечтая о доме, я не свожу глаз с дороги в надежде на то, что Томас и Уилл еще в пути, но вахта оказывается недолгой: меня одолевает сон.

Ко мне тянутся руки, когти вспарывают мне плечо. Тот, в кого я стреляю, вместо непонятных слов произносит мое имя, из умных глаз льются слезы, он молит меня о снисхождении. Но я безжалостна, я стреляю и убиваю, снова и снова.

При пробуждении я чувствую, что все лицо у меня в слезах. Сердце замирает, когда я понимаю, что нахожусь не на холме, что мне приснились полные боли глаза, бросающие мне обвинение на пороге смерти. Я одна.

По-прежнему сияет луна, но серый оттенок неба подсказывает, что рассвет уже близок. У дороги все еще белеет мой флажок, Томаса и Уилла нигде не видать.