Татьяна Полозова - Город постоянной темноты

Я подошел к Мартину и прикоснулся к его голове: мокрая и холодная, наверняка, окунули до этого в унитаз. Я наморщил нос и попытался не зареветь. Марти не реагировал. Его голова моталась из одной стороны в другую, как драное полотнище на ветру.

— Что, гомик, дружка обидели? — Крикнул кто-то из толпы.

Я повернулся и пошел прочь. Чем я могу помочь ему, если я даже себе помочь не могу.

Саймон и несколько других учителей стояли на краю перекрестка и с отвращением смотрели на это адское представление. Я со слезами на глазах посмотрел на Джастина и увидел, как слезы текли по его щекам. Они — взрослые мужчины, стояли и смотрели на унижения подростка, молчали и скорбели по нему, как будто он уже умер.

Робин МакКларенс ехал в метро и наблюдал. С его бокового места у дверей была хорошо видна странная немолодая женщина в сиреневом вязаном платье, желтых колготках и таких же ботинках, перевязанных красной резинкой. На голове у нее была высокая шляпа с тремя перьями, которые падали на глаза и прикрывали лицо.

«Все сумасшедшие решили прокатиться сегодня», — подумал мужчина.

Рядом с ней сидел, уткнувшись в телефон, парень в джинсовой куртке и с рюкзаком в ногах.

Напротив окна стояла девушка с кудрявой белесой головой и яркими голубыми глазами. Ее спутник смотрел в темное окно, а она смущенно улыбалась другому парню, в нескольких метрах от себя. Этот парень зачарованно наблюдал за ней, будто сама Венера вышла из пены перед ним.

Девчонка лет тринадцати тихо подпевала под старую рок-композицию, льющуюся у нее из наушников. А бродяга в углу, на полу, отгоняя невидимых демонов, ругал их на чем свет стоит.

Пассажиры становились единым целым с вагоном метро, вливаясь в толпу и в толчее теряя себя, а вырываясь, снова бежали в новую толпу.

Робин достал бумажник и вынул фото своих братьев. В то время как весь мир узнавал о Scorpions и Deep Purple, о Мартине Лютере Кинге и Уотергейте, о «шагах Нила Армстронга» и ЛСД, они с братьями просто пытались выжить.

МакКларенс вспомнил об одной летней ночи в Обители. Тогда они с братьями и Честером в тайне отправились на ночную рыбалку, прихватив буханку хлеба с кухни и накопав червей на пришкольном огороде. Подойдя к условленному месту, где их «шалости» никто бы не обнаружил, парни услышали плеск воды и слабые всхлипывания. Они спрятались в кустах, оцарапавшись о шипы веток, но сдержали порывы вскрикнуть от боли. Из воды, плача и стеная, выходил кто-то из воспитанников. Его тащили за руки два вышибалы, грозя, что сделают еще хуже, если он не поторопится. Парень кивнул, сел на землю и стал натягивать на себя штаны. Даже с нескольких метров было слышно, как они скрипят по мокрой коже. Он с трудом оделся и, взяв ботинки, стал подниматься на холм. Робин и его компания спрятались дальше в зарослях и прислушались. На мальчике не было рубашки, и вся его спина была расцарапана, а на ребрах виднелись синяки от чьих-то цепких пальцев. Мальчишки закрыли рты ладошками в едином порыве, боясь даже дышать, когда один из вышибал, оглянулся в их сторону.

Робин и его друзья часто вспоминали эту историю, она случилась в тот же год, что и расстрел «бунтовщиков» и затихла только когда появились большие проблемы. Но теперь она, почему-то всплыла в голове МакКларенса, который, спустя сорок лет вспомнил деталь, на которую не обратил внимания тогда. Вместе с пострадавшим парнем и вышибалами на берегу был еще кто-то третий. Взрослый и крепкий, полноватый, немного сутулый, с блестящей лысиной. Он быстро появился и также быстро исчез в темноте, когда жертву выводили из воды, но одно сейчас Робин помнил отчетливее событий вчерашнего дня: он тоже был полуголый.

МакКларенс тряхнул головой. Не стоило большого труда догадаться, что мог делать голый мужчина с голым мальчиком на пляже, в темноте. Эта мысль как острая боль пронзила его голову, и он наклонился вперед. Сколько было таких мальчиков? Сколько их сейчас?

Я не помнил, как добрел до барака, как пытался убежать от страшного видения. Надо мной стояли Люк, Саймон и Дед. Я был удивлен не меньше, чем сну, от которого только что очнулся.

— Люк? — Хрипло произнес я. — Ты … Как ты?

Люк улыбнулся.

— Как я? Это ты отключился посреди площади.

Так вот в чем дело. Я снова потерял сознание. Странно, но в этот раз я не видел ничего нового, а старые сны остались туманным облаком в голове. Я попытался привстать, но Саймон остановил меня, снова силой укладывая на кровать.

— Лежи, лежи.

Странно, голос был тот же, что и во сне, но не мог же быть тот старик Саймоном. Да и почему он снился мне?

— Что случилось? Как Мартин? Как вы, вообще, сюда попали? — Не мог успокоиться я.

— Меня завербовали. — Люк сел на край моей кровати и подоткнул под меня одеяло.

Я посмотрел на Саймона и Деда.

— Я знаю.

Люк кивнул.

— Ты же не думаешь, что я буду вас сдавать?

Я сомнительно отвернулся, пытаясь уйти от ответа.

— Ты не веришь мне. — Заключил Люк. Он посмотрел на Саймона и тот сел рядом.

— Пойми, Джек, никто не собирается говорить, что Люк чист, но у нет выхода. Во всяком случае, мы знаем, что он будет говорить, а что нет. Но он должен будет им что-то рассказать. Иначе его убьют.

Я испуганно оглянулся на Люка, но тот сидел с непрошибаемым выражением лица, будто уже давно смирился с этим.

— Ты согласился? — Заикаясь, спросил я его.

Он кивнул.

— Сегодня я должен буду рассказать им о реакции на Мартина.

Я скривился, вспомнив замученное тело моего товарища. Такого я не видел никогда. Это было хуже, чем… черт! Да это было хуже, чем все сроки, отбытые всеми воспитанниками за сорок с лишним лет в Обители.

— Как он?

— Отнесли в лазарет, продержав семь часов на улице. Он почти при смерти. — Саймон сжал кулаки в немой ярости. — Наверняка, единственное, что остановило администрацию в их издевательствах.

Я вздохнул.

— Что ты должен будешь рассказать?

Люк встал с кровати и виновато уставился в пол.

— Я должен сдать тебя, Джон.

Если когда-нибудь вы испытали чувство безразличия, то вы никогда уже не сможете жить как прежде. Вы можете понять это, только если вам, действительно, хотя бы раз в жизни было по-настоящему все равно. Нет? Вас когда-нибудь окружало чувство отрешенности, когда некто высказывает вам о промахах, о преступлениях, о наказании, о долге, об обязательстве, а вы, будто в другой вселенной, мчитесь со скоростью больше трехсот километров в час мимо остального мира. Никогда? О, тогда вы не жили по-настоящему. Никогда.

В тот момент, когда я узнал, что Люку нужно сдать меня, чтобы выйти чистым, я не испытал ни страха, ни облегчения, ни высокомерного чувства ложного благородства. Если вы думаете, что меня прошибло осознание, что я делаю нечто высокоморальное ради своего друга, то вы ошибаетесь. Если еще пару недель мне бы сказали, что мой друг сдаст меня, то я бы плюнул вам в лицо или раскрошил челюсть. Но теперь я понял, что мне все равно. Мне все равно, что они сделают со мной, когда узнают о маленькой тайне, мне было все равно, что будет за это Люку, мне было все равно, как долго я простою в кандалах, как Марти или буду протирать чистым комбинезоном зассанный матрас в каталажке. Мне было все равно выживу я или нет.