Монс Каллентофт - Дикая весна

Где что-то взорвалось? Кто? Опять по воздуху полетят оторванные части тела?

Она снова останавливается. Машина семейства тоже останавливается рядом с ней. Дети на заднем сиденье кричат, женщина пытается успокоить их.

Тут папа указывает на что-то пальцем и начинает смеяться, показывает пальцем и хохочет, и снова тычет пальцем.

У остановки в пятидесяти метрах впереди них, рядом с блестящим зданием многоэтажной парковки стоит автобус. Его корпус наклонен в сторону, как корабль во время сильного шторма.

Шофер рассматривает одну из передних шин – в ней нет воздуха; должно быть, это она с грохотом взорвалась несколько секунд назад.

Малин распахивает дверь в адвокатскую контору Юхана Страндквиста, постучавшись, но не дожидаясь ответа. Сейчас она снова чувствует себя разбитой.

Адвокат, на вид лет сорока, с жирными кудрями на затылке, одет в синий клубный пиджак и ярко-красную рубашку. Его опухшее от пьянства лицо изборождено глубокими морщинами, и Малин думает, что он, похоже, вчера пьянствовал, что эта встреча для него – обычное дело, где надо просто соблюсти формальности, и я тоже так к этому отношусь. Надо все это закончить и жить дальше. С юридической точки зрения все ясно: папа получит все, а затем я буду его единственной наследницей, когда придет время.

Однако не только его морщины заставляют Малин насторожиться. Лицо адвоката какое-то напряженное; у него такой вид, словно он хотел бы сбежать из кабинета. Похоже, что это дело – не обычная рутина. И тут она замечает отца. Он сидит в кресле возле стены, вдоль которой на книжных полках сгрудились строгие юридические книги.

«Папа не смотрит на меня.

Он сидит с прямой спиной и отводит взгляд, как делала мама. Он смотрит на адвоката. Или же он глядит в окно, на голубое весеннее небо? Думает о мамином пепле, где его лучше развеять?»

Малин знает, на что он смотрит.

Теперь она осознает это – ведь она мгновенно охватила взглядом кабинет, едва войдя, но потом, в течение доли секунды, вытеснила увиденное, потому что ей не хотелось даже пытаться понять, что происходит. Потому что… Кем может быть эта женщина лет шестидесяти, сидящая в другом кресле и не сводящая с меня глаз, которая улыбается дружелюбной, но профессиональной улыбкой?

Малин делает шаг в глубь кабинета, протягивает руку женщине в кресле, словно они оба, и женщина, и кресло, требуют к себе уважительного отношения, и произносит:

– Малин Форс. А вы кто?

– Сядьте, – говорит адвокат. – Добро пожаловать.

– Да, сядь, – поддакивает папа.

Малин вовсе не желает садиться, никто не смеет ей указывать, что ей делать, но тут пожилая дама кивает ей, словно говоря взглядом: «Все будет хорошо, только сядь сначала», и Малин узнает этот взгляд – не раз сама она смотрела таким взглядом на людей, когда ей предстояло сообщить им о смерти близких или принести другие плохие новости.

Она садится на неудобный деревянный стул, стоящий между креслами, и смотрит на отца, но тот упорно избегает встречаться с ней взглядом. Его плечи опущены, как будто на них давят стыд и тайна, которая неоправданно долго оставалась тайной.

Адвокат.

Он стискивает зубы, и Малин понимает, что он в тяжелом похмелье. Это чувство ей самой хорошо знакомо; она знает, как нужно напрячься, чтобы руководить ситуацией, взять под контроль все происходящее, чего от него все и ожидают.

«Текила, – думает она. – Всё на свете за рюмочку текилы».

И она глубоко вонзает ноготь указательного пальца в подушечку большого и ощущает внутри себя этот образ – мальчик без лица, которого она так часто видела в своих снах, так много раз, так много лет, и которого искала, сама не понимая, что ищет. «Эта женщина, сидящая в кресле, – моя настоящая мать? Именно поэтому ты всегда отворачивалась от меня, мама, и мне приходилось искать твою любовь?

Но нет. Этого не может быть.

Мама. Я видела фотографии тебя с большим животом, когда ты носила меня. Когда вы катали меня в коляске. Так кто же эта женщина? Что она здесь делает?»

– Кто вы такая?

И Малин замечает, что говорит агрессивным тоном, хотя и не хочет вести себя агрессивно, но чувствует себя прижатой в угол – кто-то угрожает ей в том самом глубинном, и если тьма – единственное, что есть у человека, то он цепляется за нее до последнего.

Не правда ли?

Все так поступают.

– Это Бритта Экхольм из интерната «Норргорден» в деревне Шёплуген в Хельсингланде.

Женщина кивает.

Малин кивает в ответ, затем поворачивается к отцу и спрашивает:

– Что она здесь делает? Кто она такая?

Туве сидит в саду возле дома Янне в надежде немного загореть к выпускному в школе.

«Мама.

Я люблю тебя, мама, какие бы глупости ты ни вытворяла. Но мне кажется, что ты больше всего нуждаешься в человеке, с которым можно обняться, который любит тебя такой, какая ты есть.

Иногда у меня возникает ощущение, что ты не справишься, что ты поддашься темноте и снова начнешь пить, что ты просто ждешь повода, чтобы влить в себя текилу.

Я видела такое у нескольких парней в гимназии. Они пьют так, как иногда ты. Словно завтрашнего дня не существует, словно в их генах заложено одно стремление – разрушить самих себя.

Я люблю тебя, мама, помни об этом, я никогда тебя не брошу.

Хоть я и уеду от тебя».

Янне видит Туве, сидящую на солнышке, откинувшись на пластмассовом стуле.

Он стоит на шаткой лестнице возле яблонь, растущих в саду, и водит секатором по веткам. Понимает, что надо бы пригласить садовника, чтобы получить максимальный урожай со своих фруктовых деревьев, но у кого есть средства приглашать профессионала на обрезку?

«Туве.

Такое ощущение, что ей досталось от нас обоих все самое лучшее.

Ум и целеустремленность Малин.

Мое спокойствие, но не страсть к перемене мест, и ей не досталось мое нежелание нести ответственность, стремление повернуться и бежать прочь, едва в отношениях наметилась малейшая напряженность.

Скоро она уйдет от нас во взрослую жизнь. Ее предназначение куда выше, чем наше. Это совершенно очевидно. Мы с Малин не склонны мечтать о великом. Возможно, мы неплохо делаем свое дело – и даже местами очень хорошо, но на этом всё».

Несколько больших ветвей падают на землю. Трава под ними светло-зеленая после нескольких солнечных дней и отсутствия настоящего тепла и влаги.

«После нас ничего не останется.

Твоя мама, Малин, тоже не оставила следа на земле, но она не умела даже выразить любовь к своему собственному ребенку, даже этого не хотела брать на себя, а мы всегда это делали, хотя я знаю, что тебе иногда кажется, что мы делали это недостаточно – показывали нашу любовь к Туве, что мы каким-то образом все ей испортили своей неспособностью разобраться в собственной любви.