Монс Каллентофт - Дикая весна

Кто ты такой?

Что ты здесь делал? Зачем пришел?

Наслаждался ли ты, совершая убийство? Или не хотел, но тебя заставили – и кто в таком случае? Ты надеялся, что патологоанатом или судмедэксперт не заметят, что ее задушили?

Имеет ли все это какое-либо значение?

И наконец – ты привидение? Иначе как тебе удалось пробраться сюда среди ночи, не будучи замеченным? Или ты работаешь в больнице?»

Малин смотрит прямо перед собой, пытаясь открыть душу остаткам мотивов и чувств, которые остались в воздухе.

«Ты прекрасно понимаешь, что и зачем делаешь, – думает она. – Но на самом деле ты не хотел убивать. Так ведь?»

Малин крепко зажмуривается – в сознании рисуется образ мужчины в капюшоне, который поворачивается к женщине, распростертой на больничной койке. Он просит прощения – ведь это все-таки мужчина? И ты просишь прощения.

«Я не вижу твоего лица, – думает Малин. – Но кто же ты? Ты точно не Юнатан Людвигссон, потому что он сидел в камере в тот момент, когда ты пришел сюда.

Так кто же ты? И зачем, зачем ты это сделал?»

Малин пытается привести в порядок свои мысли и чувства, которые заносит в разные стороны в темном помещении. Какое зло скрывается в этой палате?

Зло может явиться тебе в любой ипостаси.

Часто оно застает тебя врасплох, однако так происходит не всегда. Всю жизнь ты кладешь на то, чтобы защитить своих детей, а потом добровольно открываешь дверь мужчине, который вроде бы пришел с любовью, и он у тебя за спиной насилует твоих детей. Так, что ты ничего не замечаешь.

Можешь ты защитить своих детей от такого зла? Или твоя наивность, твоя искренняя вера и есть зло?

Доска с ржавым гвоздем, присыпанная снегом. Ты подозреваешь, что она там лежит, но думаешь, что это всего лишь доска, а дальше гвоздь вонзается в подошву и далее тебе в ступню.

Инфекция распространяется по телу, поток крови несет ее к сердцу.

Что ты делаешь?

Можно ли защититься от того зла, которое скрыто под слоями внешнего добра в твоем ближайшем окружении?

В ядовитых растениях у тебя в саду?

Так как ты поступишь?

Вера. Ты ищешь спасения в вере.

Стопроцентное зло…

«Оно существует, – думает Малин, – и мы должны держать его в узде. Не принимать, не отрицать, а пытаться его уничтожить.

Ребенок хочет хорошего, но может сам себе причинить боль. Потому что ребенок еще не знает мира.

Ты желала своим дочерям добра, Ханна, не так ли? Ты хотела вырастить их добрыми. И какое же зло, в какой ипостаси явилось к тебе сюда и задушило тебя?»

Малин делает глубокий вдох, стоя неподвижно в утренней полутемной палате.

И тут она ощущает поток холодного воздуха, затем теплое дыхание на шее, около горла, которое приближается к ее уху и превращается в шепот.

Тут кто-то есть.

«Я готова слушать, – думает она. – Не боюсь. Во всем этом нет ничего странного.

Говори, я тебя выслушаю, обещаю».

Это мы, Малин.

Мы здесь, чтобы напомнить тебе о запертых детях.

Ты должна их услышать.

Они нуждаются в тебе, а чтобы ты поняла, кто они, ты должна сперва узнать, кто мы.

Это единственный способ.

Мы видим тебя, стоящую в палате.

Мы прижимаемся к тебе, щекочем тебе шею своими пальчиками, и ты знаешь, что мы здесь – в той комнате, где умерла наша мама.

Именно поэтому ты пришла сюда, хотя тебе надо бы сейчас спать.

Здесь темно, но день уже просыпается, а в земле шевелятся миллионы ростков, пока не решающихся выглянуть наружу.

Тьма этой комнаты – ничто против той темноты, в которую ты вступишь, Малин. Тебя ждет тьма без конца. Но не бойся – возможно, ты не решишься вступить в нее, и тогда тьма начнет расти.

Ты дышишь.

Твои веки опущены, в комнате стоит запах дезинфекции и смерти.

Ты слышишь нас, Малин?

Ты слышишь нас?

Малин открывает глаза.

Голосов, которые она надеялась услышать, здесь нет, нет, однако они каким-то образом поманили ее вперед, заставили ее сомкнуть глаза, пока темнота не превратилась в пылающий, дымящийся, пульсирующий ад, и она поняла, что где бы ни таилась разгадка взрыва бомбы в Линчёпинге, искать ее нужно в такой темноте.

Ворона пролетает мимо окна. В клюве у нее дождевой червь, и в темноте червяк превращается в змею, извивающуюся на сером предутреннем небе.

– Ты должна помочь им, – произносит высокий голос у нее за спиной, и она вздрагивает, оборачивается, думая, что ночная медсестра незаметно вошла в палату. Но там никого нет, лишь тишина пустой палаты и запах жизни, пришедшей к концу.

– Ты должна помочь им, – снова произносит голос, и Малин чувствует, как страх отпускает, она спрашивает:

– Ханна, это ты? Ты здесь?

Она ждет ответа.

– Кому я должна помочь – твоим девочкам? Во всяком случае, я пытаюсь добиться для них справедливости.

В палате тихо, Малин хочет снова услышать нежный голос, и вот он опять звучит:

– Я не вижу моих девочек.

– Разве они не с тобой?

Голос не отвечает.

Малин чувствует, как он ускользает. Исчезает за окном – и она оборачивается, смотрит на небо. Ей так хочется получить ответ на свои многочисленные вопросы!

– Вернись, Ханна! – шепчет Малин. – Вернись и расскажи, что я должна сделать, чтобы помочь им.

– Она не вернется. Она умерла.

Женский голос доносится сзади, от двери. Малин снова оборачивается, видит грузное тело в белом халате, лицо с грубыми чертами, коротко остриженные волосы.

– Вы разговариваете с мертвыми, инспектор?

Никакой иронии. Ни страха, ни удивления – просто спокойный вопрос.

– Даже не знаю, что на меня нашло, – отвечает Малин. – Может быть, мне спуститься в психиатрическое отделение?

– От него лучше держаться подальше, – говорит медсестра и протягивает руку. – Сив Старк, ночная медсестра.

– Вы работали в ту ночь, когда умерла Ханна Вигерё?

Сив Старк качает головой.

– К сожалению, нет.

– Мы захотим допросить всех, кто работает тут.

– Что-то произошло, об этом я и сама догадалась, поскольку сюда пришли криминалисты и оцепили помещение, искали тут что-то. Но что? Разве в смерти Ханны Вигерё есть что-то странное?

– Я пока ничего не имею права рассказать, но буду благодарна, если вы подготовите остальных к тому, что им предстоят допросы.

Петер Хамсе.

Она и хочет, и не хочет разговаривать с ним.

Сив Старк кивает, затем улыбается, и в предутренних сумерках ее рот кажется вдвое больше, однако в нем нет ничего пугающего или гротескного.

– Она была здесь? – спрашивает она. – Или, может быть, ее девочки?

– Не знаю. Может быть. Я пытаюсь услышать их. Поверить им.

Сив Старк роется в кармане халата, достает коробочку жевательного табака и закладывает порцию под верхнюю губу. От запаха табака на Малин накатывает приступ тошноты, и ей невыносимо хочется домой, в свою квартиру, к Туве, к тому мягкому и чистому запаху своей дочери, который останется с нею навсегда.