Монс Каллентофт - Дикая весна

– Форс.

– Это Оттилия Стенлунд.

Малин останавливается и, слушая Оттилию Стенлунд, заглядывает в переполненный ресторан, смотрит на хорошо одетых, уверенных в себе, наслаждающихся субботней свободой людей своего возраста, поедающих поздний завтрак, – тех, кто преуспел в большом городе.

Интересно, чем они занимаются? Наверняка работают в СМИ. Во всяком случае, они так выглядят. Издают глянцевые журналы – такие, которых сама Малин никогда не читает.

И тут она видит мужчину.

В профиль.

И внутри у нее все переворачивается – неужели это… нет, это не он… хотя – да, но нет, все-таки не он. Это не врач Петер Хамсе, но она ощущает, как мурашки бегут по всему телу. Ей хочется отдаться чувству – как Янне, и Зак, и Даниэль Хёгфельдт, которые грубо, по-мужски, отдаются своим инстинктам, и тут она осознает, что именно так обычно поступает сама, и что она переспит с Петером Хамсе, рано или поздно. Но когда в ее сознании соединяются эти слова и красивое лицо врача, к горлу подступает тошнота, словно она испачкала что-то прекрасное, изысканное и благоухающее весной.

– Вы меня слушаете?

– Слушаю.

– Я видела Юсефину полгода назад. Поначалу я не хотела об этом рассказывать, но теперь чувствую, что должна это сделать. Так что извините меня. Я встретила ее на переходе у универмага «Оленс» в центре города. Вид у нее был совершенно опустившийся; меня она не заметила, стояла грязная, исхудавшая, как человек, дошедший до ручки.

– Вы знаете, где она может находиться сегодня?

– Как я уже сказала, понятия не имею.

– А вы не могли бы постараться это узнать?

– Я могу спросить тех, кто работает с наркоманами в центре города.

– Как вы думаете, ей известно, что случилось с ее детьми?

– Вероятно. Она отслеживала их судьбу – руководствуясь своей собственной логикой.

– Тогда она может быть в отчаянии. У нее горе.

– У меня тоже возникла эта мысль, – произносит Оттилия Стенлунд.

Мимо проносится серебристый «Ягуар». В нем рядом с пожилым мужчиной сидит совсем молоденькая девушка.

– Тьфу, черт! – восклицает Малин.

– Что, простите?

– Прошу прощения, – отвечает она. – Я подумала о другом, о личном.

«Туве.

Я не отпущу тебя ни в какой Лундсберг. Ты останешься рядом со мной. Мне важно держать тебя под наблюдением. Не думай, что ты сможешь так запросто взять и уехать».

Усилием воли она заставляет себя вернуться к разговору с Оттилией Стенлунд.

– Обычно она жила в метро. В разных местах. На «Т-централен», «Слюссен», «Хурнштуль». Там масса заброшенных ходов, переходов и подземных камер.

– Стало быть, Юсефина Марлоу скрывается под землей?

Оттилия Стенлунд замолкает, потом произносит почти шепотом:

– Она там уже давно пребывает.

И тут Малин снова слышит страх в ее голосе.

От него последние слова Оттилии Стенлунд с трудом срываются с губ:

– Я не желаю больше иметь к этому отношения. Никогда никому не называйте мое имя.

«Вы, во всяком случае, не под землей», – думает Малин, когда снова обращает взгляд на людей, толпящихся за изящно состаренными деревянными столами в ресторане «Кухня Рольфа». Кажется, посетители за большими окнами строят ей гримасы, и она чувствует себя убого в своем платье; ей хочется переодеться во что-нибудь более шикарное, сидеть там с этими успешными типами, и ее отвращение уступает место зависти.

– Я проголодался, – говорит Зак.

– И я, – отвечает Малин.

– Тогда давай зайдем, – предлагает Зак. – У них наверняка найдется место для двух голодных полицейских из Линчёпинга.

– Тут слишком дорого, – замечает Малин.

– Можем себе позволить. Командировочные.

Люди.

Еда у них на тарелках кажется такой аппетитной, а сами они, похоже, вовлечены в такие увлекательные дискуссии – о том, что связано с жизнью, а никак не со смертью.

– Найдем какое-нибудь другое местечко, – отвечает Малин, отворачивается и идет дальше в сторону Свеавеген.

Большие бифштексы, маленькие цены.

«Йенсенс Бёфхюс», потрепанный датский мясной ресторанчик. Бифштекс на обед за шестьдесят семь крон.

То что нужно.

Здесь совсем другая публика, хотя два ресторана и расположены в нескольких сотнях метров друг от друга, а за большими окнами машины носятся взад-вперед по широкой непритязательной улице, и люди в них, кажется, точно знают, куда направляются.

– Похоже, неплохой бифштекс, – произносит Зак, когда кусок мяса, смахивающий на подметку, приземляется перед ним на стол. Затем он спрашивает: – Что будем делать дальше?

– Есть, – отвечает Малин и видит, как ее ответ раздражает Зака, так что она заставляет себя улыбнуться и добавляет: – Постараемся разыскать Юсефину Марлоу. И узнать побольше о семействе Куртзонов.

– Эта последняя задача как нельзя лучше подошла бы Юхану Якобсону.

– А что, он сегодня работает?

– Все работают без выходных, пока не раскроем это дело.

Малин вытаскивает телефон, набирает эсэмэску: «Юсеф Куртзон и семейство. Всю инфу как можно скорее. Сможешь?»

Ответ приходит через тридцать секунд:

«У нас тут затишье. Инфу пришлю».

За чем гоняется Малин?

Юхан Якобсон набрал в «Гугле» фамилию «Куртзон».

Десятки тысяч ссылок.

Глава семейства – Юсеф Куртзон. Родился в 1925 году. После войны создал финансовую компанию, которая занималась управлением имуществом еврейских семей, спасенных от нацистов. Также управлял делами людей, нажившихся на войне, – тех, кто украл имущество евреев, погибших в концентрационных лагерях, или разбогател на поставках нацистской армии.

В одной статье рассматривались противоречия в ранней деятельности Куртзона. Похоже, никто не заботился об этической стороне дела, покуда их капиталы росли.

Откуда взялся сам Юсеф – это оказалось тайной, покрытой мраком. Как и то, чем он сам занимался в войну. В одном тексте он становился ребенком из петербургской семьи, сбежавшей от большевиков в начале XX века; в другом – сыном рабочего на лесопильном заводе в Сундсвале; в третьем утверждалось, что он был унтер-офицером армии Муссолини; в четвертом – что он из бельгийской семьи, разбогатевшей за счет добычи каучука в Конго. Казалось, историям о происхождении Куртзона нет конца – однако ни одна из них не могла претендовать на то, чтобы быть правдивой. Впрочем, после войны сам он уже был достаточно известен – и готов удвоить деньги других.

Считалось, что в пятидесятые годы Куртзон продал свою компанию, чтобы управлять собственным состоянием через фирмы, зарегистрированные в Джерси, Гибралтаре и на островах Карибского моря. Он окружен мифами и сплетнями, его называют одним из богатейших людей мира.

Затем, в начале шестидесятых, Куртзон снова вернулся к бизнесу – создал компанию по управлению капиталом наиболее богатых и влиятельных людей. Десять процентов от прибыли – год за годом. Международная клиентура. Дворянство и знаменитости. Поговаривали о том, что все это всего лишь «пирамида». Но расследования ничего не дали. Куртзон якобы вложил деньги в нефть в Венесуэле и Норвегии – некоторые считали, что поступления оттуда спасли его управляющую компанию.