Пола Хокинс - Девушка в поезде

— Ты поранился, — говорю я.

Он не отвечает, вцепившись в руль с такой силой, что побелели костяшки.

— Том, ты должен меня выслушать, — продолжаю я, стараясь говорить примирительным тоном и вести себя как взрослый человек, хотя, наверное, время для этого уже прошло. — Извини, что я тебе досаждаю, но действительно! Ты же просто исчез! Ты…

— Все нормально, — говорит он мягко. — Я не… меня вывело из себя другое. Ты тут ни при чем.

Он поворачивается ко мне и пытается улыбнуться, но улыбка не получается.

— Проблемы с моей бывшей, — объясняет он. — Сама знаешь, как это бывает.

— А что у тебя с рукой? — спрашиваю я.

— Проблемы с моей бывшей, — снова повторяет он, но уже со злостью.

Оставшийся путь до Корли-Вуд мы проделали молча.

Мы заехали на стоянку и припарковались в самом конце. Мы тут бывали раньше. Вечерами сюда редко кто заглядывает — иногда можно встретить подростков с пивом, вот, пожалуй, и все. Сегодня мы здесь одни.

Том выключает двигатель и поворачивается ко мне.

— Ладно. Так о чем ты хотела поговорить?

Он еще не остыл, но уже начинает успокаиваться и не кипит от злости. И все же мне не очень хочется находиться в замкнутом пространстве с рассерженным мужчиной, и я предлагаю прогуляться. Он закатывает глаза и тяжело вздыхает, но соглашается.

На улице по-прежнему тепло. Под деревьями роятся мошки, сквозь листву пробиваются солнечные лучи, заливая тропинку каким-то подземным светом. Над головами о чем-то сердито кричат сороки.

Мы молча идем по тропинке: я впереди, Том в нескольких шагах позади. Я думаю, как сказать об этом, какие слова подобрать. Я не хочу осложнять все еще больше. Мне приходится постоянно себе напоминать, что я хочу поступить правильно.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему — Том стоит совсем близко. Он кладет руки мне на бедра.

— Здесь? — спрашивает он. — Ты этого хочешь? — На его лице равнодушие.

— Нет, — говорю я, отстраняясь. — Не этого.

Тропинка здесь спускается вниз. Я немного замедляю шаг, он тоже.

— Тогда чего?

Я делаю глубокий вздох. Горло все еще болит.

— Я беременна.

Никакой реакции. На его лице не отразилось абсолютно ничего. Как будто я сказала, что по пути домой мне надо заскочить в магазин или что записалась к дантисту.

— Поздравляю, — наконец произносит он.

Еще один глубокий вздох.

— Я говорю об этом потому… потому, что не исключено, что этот ребенок твой.

Он долго смотрит на меня, а потом начинает смеяться.

— Правда? Какой же я счастливчик! И что теперь? Мы должны сбежать? Втроем? Ты, я и малютка? И куда же? В Испанию?

— Я считала, что ты должен знать, потому что…

— Сделай аборт, — говорит он. — Я хочу сказать, что если ребенок от мужа, то поступай как знаешь. Но если он от меня, избавься от него. Серьезно, давай не будем делать глупостей. Мне не нужен еще один ребенок. — Он проводит рукой по моему лицу. — И потом, извини, но мне кажется, что на роль матери ты не очень годишься, разве не так, Мег?

— Я тебя ни к чему не принуждаю…

— Ты слышала, что я сказал? — резко и раздраженно спрашивает он, поворачиваясь ко мне спиной и направляясь к машине. — Какая из тебя мать, Меган?! Даже не думай! Избавься от него!

Я иду за ним, сначала просто быстро, а потом бегом, догоняю и толкаю в спину. Я кричу и визжу на него, пытаюсь расцарапать в кровь его гребаное самодовольное лицо, а он только смеется и легко от меня отбивается. Я начинаю его оскорблять самыми последними словами, издеваться над тем, какой он слабак в постели, какая у него никчемная жена и какой уродливый приплод.

Я даже не знаю, отчего пришла в такое бешенство. Какой реакции я ожидала? Гнева, может, тревоги или огорчения. Но не этого. Он не просто расстается со мной — он прогоняет меня и моего ребенка и больше не хочет о нас ничего знать. Вот почему я кричу на него и не собираюсь ставить точку.

— Я заставлю тебя за все заплатить! Всю свою проклятую жизнь ты будешь за это расплачиваться!

Он больше не смеется.

Он подходит ко мне. И у него что-то в руках.

Я упала. Наверное, поскользнулась. И ударилась головой. Мне кажется, что меня сейчас вырвет. Все кругом красное. Я не могу подняться.

Совсем как в старой считалочке: первый — печальный; второй — смешной; третий — девчачий… Дальше я считать не могу. В голове все гудит, а рот полон крови. Третий — девчачий. Я слышу, как насмешливо и хрипло кричат сороки. Они издеваются надо мной. Их целая стая. И они предвещают беду. Я вижу, как они застилают свет черным пятном. Нет, это не они, а человек. Он подходит ближе и обращается ко мне:

— Видишь, что ты наделала? Ты сама не оставила мне выбора!

Воскресенье, 18 августа 2013 года

Вторая половина дня

Мы сидим в гостиной маленьким треугольником: на диване Том — любящий отец и примерный муж — с дочкой на коленях, рядом с ним Анна, а напротив расположилась бывшая жена с чашкой чая. Все очень цивилизованно. Я сижу в кожаном кресле, которое мы купили сразу после свадьбы. Это был первый предмет мебели, приобретенный нами как супружеской парой — мягкая кожа светло-коричневого цвета, дорогая, роскошная вещь. Я помню, как была взволнованна, когда это кресло привезли. Помню, как тут же в нем устроилась, поджав под себя ноги, и чувствовала себя защищенной и счастливой. Тогда я еще подумала, что оно совсем как брак, который дает человеку ощущение тепла, уюта и безопасности.

Том смотрит на меня, нахмурив брови. Видимо, размышляет, как поступить, чтобы исправить положение. Его тревожит не Анна, это ясно. Проблему представляю я.

— Она чем-то походила на тебя, — вдруг произносит он. Потом откидывается на спинку дивана и поудобнее устраивает дочку на коленях. — Была похожа на тебя и в то же время другая. В ней была… какая-то неприкаянность. А перед этим я не могу устоять, — улыбаясь, говорит он. — Я как рыцарь в сверкающих доспехах.

— Никакой ты не рыцарь, — тихо возражаю я.

— Брось, Рейч, не надо. Неужели ты не помнишь? Ты так переживала после смерти отца, так хотела иметь рядом близкого человека, к которому могла бы приходить и который бы тебя любил. Я дал тебе все это. Со мной ты чувствовала себя защищенной. А потом решила спустить все это в унитаз, но моей вины в этом нет.

— Я тоже много чего могу поставить тебе в вину, Том.

— Нет-нет, — он протестующе грозит пальцем, — давай не будем переписывать историю. Я был тебе хорошим мужем. Иногда… что ж, иногда ты меня доставала. Но мужем я был хорошим. И заботился о тебе.

Я только сейчас поняла, что он врет себе точно так же, как и мне. Он искренне верит в то, что обращался со мной хорошо.

Эви вдруг громко заплакала, и Анна резко встала.

— Мне надо ее переодеть, — говорит она.