Ю Несбё - Охотники за головами

Я сидел молча почти полчаса, покуда Фердинанд выдавал один за другим дурацкие вопросы из книжки по подбору персонала с таким дебильным воодушевлением, словно сам их выдумал.

В начале собеседования Клас Греве отвечал, повернувшись в мою сторону. Но постепенно понял, что я – неофициальный, пассивный зритель, что его дело теперь – нести благую весть, евангелие от Греве, этим троим. Однако он то и дело, через равные промежутки времени кидал на меня вопросительный взгляд, словно ожидая намека на мою роль во всем этом.

Спустя какое-то время те двое из «Патфайндера», председатель правления и руководитель службы информации, принялись задавать Греве свои вопросы, касавшиеся, естественно, его работы в «ХОТЕ». И Греве отчитывался, как он и «ХОТЕ» взяли на себя испытание «Трейса» – густой жидкости, похожей на лак или гель, в одном миллилитре которой содержится около сотни передатчиков и которую можно нанести практически на любой объект. Этот блестящий лак практически невидим и, как обычный лак, настолько хорошо сцепляется с поверхностью, что удалить его можно лишь малярным скребком. Вот только мощность у передатчиков маленькая и сигнал от них такой слабый, что не проходит сквозь вещество плотнее воздуха – скажем, сквозь воду, лед, ил либо даже сквозь достаточно толстый слой пыли, покрывающий транспортное средство во время войн в пустыне.

Зато стены, даже толстая каменная кладка, для этих передатчиков, как правило, не препятствие.

– Были случаи, когда солдаты, на которых мы наносили «Трейс», исчезали с наших принимающих устройств из-за собственной грязи, – сказал Греве. – У нас нет технологии, позволяющей сделать микроскопические передатчики достаточно мощными.

– Она есть у «Патфайндера», – сказал председатель правления. Это был мужчина лет пятидесяти с жидкими волосами, он время от времени крутил шеей, словно боялся, что та затечет, или словно он проглотил что-то, что никак не пролезет в горло. Пожалуй, это был непроизвольный мышечный спазм, вызванный таким заболеванием, у которого бывает единственный исход. – Но к сожалению, у нас нет «Трейс» – технологии.

– С точки зрения технологии «ХОТЕ» и «Патфайндер» – прекрасная семья, – сказал Греве.

– Безусловно, – осторожно ответил председатель правления. – Причем «Патфайндер» в роли неработающей домохозяйки, которой выдают мелочь на булавки.

– Вот именно, – усмехнулся Греве. – К тому же «Патфайндеру» будет легче усвоить технологии «ХОТЕ», чем наоборот. Иными словами, я вижу для «Патфайндера» единственный реальный путь. А именно – решиться на одиночное плавание.

Я заметил, как «патфайндеры» переглянулись.

– Разумеется, Греве, биография ваша впечатляет, – сказал председатель. – Но мы в «Патфайндере» видим своего руководителя таким, что ли, стайером, таким… Как вы это называете на вашем жаргоне?

– «Мужичок», – тут же подсказал Фердинанд.

– Да, таким вот мужичком. Хороший образ. Тем, кто ценит то, что уже есть, и строит дальше, камень к камню. Выносливый и терпеливый. А ваш послужной список, он такой… э-э-э, яркий и драматичный, но никак не свидетельствует о выдержке и упорстве – качествах, необходимых руководителю.

Клас Греве, который внимательно слушал председателя, повернувшись к нему и с серьезным выражением на лице, теперь кивнул:

– Во-первых, сразу скажу, что разделяю ваше мнение: «Патфайндеру» нужен именно такой руководитель, как вы сказали. Во-вторых, я бы и сам не проявил интереса к вашему предложению, если бы не считал себя именно такой личностью.

– А вы правда такая личность? – осторожно поинтересовался другой представитель «Патфайндера», тщедушный тип, в котором я сразу, еще до представления, узнал руководителя службы информации. Кое-кого из них я сам же устраивал на работу.

Клас Греве улыбнулся. Задушевной улыбкой, от которой не только смягчились его твердые как кремень черты, но и полностью переменилось лицо. Я уже видел пару раз эту его уловку, превращающую его в проказливого мальчишку – вот, он может быть и таким тоже. Прием, сходный по воздействию с физическим прикосновением, о чем пишут Инбау, Рейд и Бакли, – интимный жест, заявка на доверительность, сейчас, дескать, я открою вам душу.

– Позвольте, я расскажу вам одну историю, – улыбнулся Греве. – Поверить в которую, как мне кажется, будет непросто. А именно – что я на самом деле вечный неудачник. Лузер, что расстраивается, даже проигрывая в «орла и решку».

В ответ послышалось хмыканье.

– Но надеюсь, она кое-что говорит и о терпении и упорстве, – продолжил он. – В ББЕ охотился я как-то за одним довольно мелким наркодилером в Суринаме…

Я заметил, как оба «патфайндера» подались вперед. Фердинанд подлил им кофе, одновременно глянув на меня с торжествующей улыбкой.

И рот Класа Греве пришел в движение. Губы шевелились, выпячиваясь вперед. Они выпячивались и втягивались назад там, где они не имели права этого делать. Интересно, она кричала? Конечно кричала. Диана обычно не могла сдержать крика – легкая добыча собственного вожделения. Когда мы впервые занимались с ней любовью, мне вспомнилась скульптура Бернини «Экстаз святой Терезы» в капелле Корнаро. Отчасти из-за полуоткрытого рта Дианы и этого выражения страдания, даже боли, вздувшейся жилки на лбу и сосредоточенной морщинки между бровей. А отчасти потому, что Диана кричала. Мне всегда казалось, что охваченная экстазом святая кармелитка у Бернини кричит, когда ангел вытаскивает золотую стрелу из ее груди, чтобы пронзить ее снова. Во всяком случае, так мне все это представлялось, туда-сюда, образ божественного проникновения, совокупление в самом возвышенном смысле – но все равно совокупление. Но никакая святая не смогла бы кричать, как Диана. В Дианином крике было нестерпимое наслаждение, он, как стрела, вонзался в барабанную перепонку, так что мурашки бежали по всему телу. Жалобный и долгий, ее крик то нарастал, то затихал, словно звук летящей авиамодели. И такой пронзительный, что после первого любовного акта я проснулся от звона в ушах, а после трех недель любви решил, что у меня появились первые симптомы шума в ушах – нарастающий звук водопада, ну, по крайней мере водопадика, под аккомпанемент флейты, то набирающей громкость, то сходящей на нет.

Я как-то, к слову, сказал, что боюсь за свой слух, пошутил, естественно, но Диана восприняла это без юмора. Наоборот, испугалась и чуть не расплакалась. И когда мы любили друг друга в следующий раз, я почувствовал на своих ушах ее нежные руки и сперва понял это как несколько необычную ласку. Но когда ее ладони охватили мои уши, превратившись в два теплых наушника, до меня дошло, что это – проявление истинной любви. Действенность его с акустической точки зрения была невелика – звук буравил теперь кору мозга напрямую, но тем большим стало эмоциональное воздействие. Я не из тех мужчин, которые плачут, но, поняв, я разревелся как ребенок. Очевидно, потому, что знал теперь: никто и никогда не полюбит меня так, как эта женщина.