Андерс Рослунд - Сделано в Швеции

– Я помыл тарелки. И все убрал. Все-все. Сковородку. И тарелки.

Она открывает дверцу шкафчика. Но не ту, где тарелки или сковородки. А дверцу под мойкой. Вытаскивает мусорное ведро, и они оба одновременно видят их. Пустые бутылки. И стойку для вина, тоже пустую. Она вправду сердится. Но не на него и его вранье.

– Ладно. Чего вам хочется на ужин?

Она гладит Лео ладонью по щеке. Кожа у нее всегда такая мягкая.

– Что скажешь? Оладьи?

– Оладьи.

Он помогает ей достать муку, яйца, молоко и соль. И немножко папиной копченой свинины, которую он длинным кухонным ножом нарезает толстыми ломтями и ест с луком.

Особенные оладьи, которые пекут в духовке.

– Когда папа ушел в спальню?

– Когда мы вернулись домой.

– Вернулись?

– Да.

– Откуда?

От фургона с мороженым. От двух черносмородиновых бутылок. От палочек от мороженого, которые невозможно сломать, как невозможно сломать и семью.

– Откуда?

– Из школы.

Нежная рука по-прежнему у него на щеке.

– Откуда?

Слова не желают сходить с языка, потому-то, когда звонят в дверь, он со всех ног бежит в коридор. Под любым предлогом сбежать из кухни, сбежать от необходимости снова врать маме.

– Мама или папа дома?

Он никогда не видел дяденьку, стоящего на площадке.

– А вы кто?

Высокий. Почти как папа. Но с короткой стрижкой. И добрыми глазами.

– Они дома? Твоя мама? Или папа?

Не похоже, чтобы он чем-то торговал. И не домоуправитель, который пришел жаловаться, что они устроили беготню в подвале или разбили лампочки на парковке. Может, из тех, кто талдычит про Христа и показывает тоненькие брошюрки с яркими картинками, где нарисованы дети, играющие со львами. Но это не комиксы.

– Мама. Мама дома.

Нет, он здесь не затем, чтобы толковать про Иисуса, и брошюрок у него нет. Вдобавок такие обычно ходят по двое.

У Лео чуть сосет под ложечкой. Глубоко, под ребрами. Хорошо, что папа спит, ведь это наверняка один из тех, что приходят к маме или папе, поскольку Лео, Феликс или папа что-то натворили. И папе лучше с ними не встречаться.

– Спасибо.

Лео идет на кухню, прислушивается: папа храпит по-прежнему. И нарочно становится спиной к спальне, когда обращается к маме, которая взбивалкой размешивает в пластмассовой миске тесто для оладий.

– Там тебя спрашивают.

– Кто?

Он пожимает плечами.

– Не знаю.

Она моет руки под краном с горячей водой, вытирает их полотенцем, висящим на дверце плиты, и идет по коридору к входной двери.

– Здравствуйте.

Мужчина протягивает костлявую руку.

– Здравствуйте. Я отец Хассе.

Хассе? Хассе и Кекконен? Те, что избили моего сына?

– А я мать Лео, – говорит она, пожимая ему руку. – Хорошо, что вы зашли. Я собиралась связаться с вами.

Высокий мужчина кивает со вздохом:

– Понимаю. И ценю. Потому что… это недопустимо. Мама кивает и вздыхает, открывает дверь пошире:

– Входите. Не говорить же на лестнице.

Отец Хассе входит, но останавливается на коврике в коридоре. И она видит все его глазами: коридоров как бы два. Ее стена. И Иванова. Ее сторона с берестяными корзинками и рисунками, которые нарисовал для нее Феликс. Иванова сторона с длинными рядами старых инструментов и саблей, которой полагалось висеть в совершенно определенном положении и точно посередине.

– Поймите… я ни в чем вас не виню, – обращаясь к ней, он наклоняется, старается сделаться пониже. —

Я пришел, чтобы убедить вас поговорить с вашим сыном.

Мама меняет позу, опирается уже не на правую ногу, стоит на обеих, как бы готовится. Больше никто этого не видит. Один только Лео, он ее знает. Знает: стоя вот так, она проверяет свои силы.

– А мне бы хотелось, чтобы вы поговорили с вашим сыном.

– Уже поговорил. Сегодня… у нас было полно времени. Четыре часа в неотложной помощи.

– В неотложке?

– Да, они…

– Сегодня?

– Оскольчатый перелом. Результат “очень сильного удара”, так они сказали.

Мама оборачивается к Лео, смотрит на его лицо, которое из сильно опухшего с черными синяками успело превратиться в слегка опухшее с желто-коричневыми пятнами. Выражение ее лица меняется, когда она понимает, что речь идет не о случившемся неделю назад , а о случившемся сегодня и ситуация переменилась. Ваш сын и мой поменялись местами.

Лео смотрит в пол, слушает и вдруг осознает, что храп прекратился.

– Перелом носа.

– Понимаю. Я медсестра.

Дверь спальни открывается, Лео слышит.

– Не будь я сегодня дома. И не отвези его сразу же в больницу. Метина осталась бы на всю жизнь.

Тяжелые шаги приближаются.

– Они собрали ему нос. И выпрямили носовую перегородку.

Мама опять смотрит на Лео. И только в этот миг замечает папу, с растрепанными волосами.

– В таком случае… Мне очень жаль. Я серьезно поговорю с Лео. И мы во всем разберемся… А потом можем прийти к вам. И все обсудить сообща. Вы и ваш сын, я и мой сын.

Тяжелые шаги.

– Разберемся?

Папа.

– Блин, мы точно разберемся! – Папа проходит мимо Лео, идет дальше, встает между мамой и посетителем. – Верно, Бритт-Мария?

Посетитель хочет уйти, ладонь на ручке, дверь полуоткрыта, но папа делает еще шаг.

– Эй, ты куда? Проходи. Проходи! Сейчас мы во всем разберемся. – Он кивает маме. – Или, может, ты предпочитаешь, чтобы мы пригласили тебя на ужин? Бритт-Мария? У нас гость. Отец Хассе! Ужин!

Высокий посетитель вроде как смешался, он ведь хотел уйти.

– Нет… ну что вы, я ведь только хотел поговорить…

Мама тускло улыбается ему. Но не папе.

– Иван… Мы с отцом Хассе уже все обсудили. Я расскажу тебе попозже. Когда отец Хассе уйдет.

Папа усмехается.

– Обсудили? А вот я не обсудил. Лео и мой сын тоже. Так что… заходи. Присоединяйся, отец Хассе.

Он хватает дверную ручку и захлопывает входную дверь, отец Хассе так и стоит на коврике. Одной рукой папа указывает на кухню и одновременно не дает маме двинуться с места.

– Ты же хотел разобраться.

Они сидят за кухонным столом. Папа на своем месте возле пепельницы и билетов лото, отец Хассе – на мамином стуле.

– Да.

– А в чем именно разобраться? В том, что наши сыновья подрались? Что мой десятилетний сын на сей раз поколотил твоего четырнадцатилетнего? Что теперь они квиты?

Отец Хассе смотрит по сторонам, ищет маму, но ее здесь нет.

– Квиты? Ладно, если ты так это называешь. Сегодня утром мой сын пришел домой с серьезными травмами. Нос сломан, и…

– Погоди.

Папа протягивает руку, прямо перед отцом Хассе. И кивает в коридор, на кого-то, прячущегося за дверью.

– Лео?

Лео переступает через порог.

– Подойди сюда.

К столу он не подходит, останавливается возле холодильника.

– Лео, сынок, это отец Хассе. Говорит, ты ударил Хассе в нос. Это верно?