Стиг Ларссон - Девушка, которая застряла в паутине

Но тем не менее бывали моменты, когда она чувствовала себя на удивление очищенной и ощущала короткие приступы чего-то, в какой-то мере напоминавшего счастье. Случались мгновения, когда Август, сидя за своими уравнениями и сериями цифр, иногда отвечал на ее вопросы, правда, односложно и странно, — и ей казалось, что что-то действительно начинает меняться.

До конца она сына, конечно, не понимала. Он по-прежнему представлял для нее загадку. Иногда говорил цифрами, большими числами, возведенными в такую же большую степень, и, похоже, предполагал, что она его поймет. Впрочем, что-то, несомненно, произошло… Ей никогда не забыть, как Август в первый день сидел за письменным столом у них в номере и с легкостью писал длинные витиеватые уравнения, которые она фотографировала и отсылала женщине в Стокгольм. Поздно вечером в тот день на телефон Ханны пришло сообщение:

Передай Августу, что мы разгадали код!

Ханна никогда не видела сына таким счастливым и гордым, как тогда, и хотя она так и не поняла, о чем шла речь, и не сказала об этом происшествии ни слова даже Чарльзу Эдельману, для нее оно имело большое значение. Она тоже начала испытывать гордость, безмерную гордость.

Ханна также прониклась глубоким интересом к синдрому саванта, и, пока Эдельман находился в гостинице, они, когда Август засыпал, часто сидели до поздней ночи, разговаривая о способностях сына и обо всем прочем.

Правда, мысль о том, чтобы улечься с Чарльзом в постель, представлялась ей не слишком удачной. С другой стороны, особенно плохой она Ханне тоже не представлялась. Эдельман напоминал ей Франса, и она думала, что они все вместе начинают воспринимать себя маленькой семьей; она, Чарльз, Август, чуть строгая, но все равно милая учительница Шарлот Гребер и датский математик Йенс Нюруп, который, посетив их, констатировал, что мальчик почему-то зациклен на эллиптических кривых и факторизации натуральных чисел.

Пребывание здесь в каком-то смысле становилось для нее познавательным путешествием в странный мир сына, и когда Ханна под легким снегопадом спустилась с пригорка, а Август встал с саночек, женщина впервые за целую вечность почувствовала: она станет хорошей матерью и наведет порядок в своей жизни.

Микаэль не понимал, почему ощущает в теле такую тяжесть. Казалось, будто он передвигается в толще воде. При этом вокруг бушевало дикое волнение, в каком-то смысле головокружение от победы. Почти каждая газета и радиостанция, каждый сайт и телевизионный канал рвались взять у него интервью. Он ни на что не соглашался, да этого и не требовалось. Когда раньше «Миллениум» публиковал сенсационную новость, случалось, что они с Эрикой бывали не уверены, подхватят ли эту новость другие медийные компании, и им приходилось мыслить стратегически — выступать на нужных форумах и иногда немного делиться своим материалом. Сейчас ни в чем подобном нужды не было. Новость пробивала себе дорогу сама, а когда руководитель АНБ Чарльз О’Коннор и министр торговли США Стелла Паркер на совместной пресс-конференции долго просили прощения за все происшедшее, исчезли последние сомнения в том, что история эта преувеличена или выдумана, и в настоящий момент в передовицах всего мира горячо обсуждались последствия разоблачения.

Но, несмотря на бум и неумолкающие телефоны, Эрика решила наскоро устроить в редакции праздник — этакий прием. Она считала, что они все заслужили того, чтобы ненадолго сбежать от всей этой шумихи и выпить по бокалу-другому. Первый тираж в пятьдесят тысяч экземпляров был распродан еще накануне, а число посетителей домашней страницы, имевшей также английскую версию, уже достигло нескольких миллионов. Непрерывно поступали предложения заключить договор на книгу, количество подписчиков росло с каждой минутой, а рекламодатели стояли в очереди.

Кроме того, доля холдинга «Сернер Медиа» была выкуплена. Невзирая на невероятную загруженность работой, Эрика сумела несколькими днями раньше завершить сделку. Далось это, однако, нелегко. Представители «Сернер» чувствовали ее отчаяние и максимально использовали его, и какое-то время они с Микаэлем думали, что ничего не выйдет. Только в последний момент, когда поступила солидная сумма от таинственной компании из Гибралтара, вызвавшая у Блумквиста улыбку, им все-таки удалось выкупить долю норвежцев. Принимая во внимание тогдашнюю ситуацию, цена была, конечно, неприлично высокой. Но сутками позже — когда журнал опубликовал эксклюзивную информацию и торговая марка «Миллениума» взлетела — ее можно было рассматривать как мелкие расходы. Поэтому теперь они снова оказались свободны и независимы, хотя едва ли еще успели это прочувствовать.

Даже на вечере памяти Андрея в Пресс-клубе от них не отставали журналисты и фотографы, и хотя все они, без исключения, стремились поздравить «миллениумцев», Микаэль чувствовал себя подавленным и загнанным в угол и поэтому отвечал вовсе не столь приветливо, как ему хотелось бы; он продолжал плохо спать и страдать от головных болей.

На следующий день вечером мебель в редакции переставили. На сдвинутых письменных столах появилось шампанское, вино, пиво и еда из японского ресторана. Начал собираться народ: прежде всего, конечно, постоянные и временные сотрудники, а также друзья журнала, и среди них Хольгер Пальмгрен, которого Микаэль встретил прямо внизу, чтобы помочь ему зайти в лифт, а потом выйти. Блумквист несколько раз крепко обнял старика.

— Наша девочка справилась, — сказал Хольгер со слезами на глазах.

— Ей это свойственно, — с улыбкой ответил Микаэль.

Он усадил Пальмгрена на почетное место — на редакционном диване, и распорядился, чтобы ему доливали в бокал, как только тот чуть-чуть опустеет.

Приятно было видеть его здесь. Приятно было видеть всех старых и новых друзей — например, Габриэллу Гране и комиссара Бублански. Последнего, возможно, и не следовало приглашать, принимая во внимание их профессиональные отношения и положение «Миллениума» как независимого наблюдателя за действиями полиции. Но Микаэль настоял на том, чтобы его позвали, и Бублански, к всеобщему удивлению, весь праздник простоял, разговаривая с профессором Фарах Шариф.

Блумквист чокнулся с ними и со всеми остальными. Он был одет в джинсы и свой лучший пиджак и, против обыкновения, довольно много пил. Правда, это не особенно помогало. Микаэль не мог отделаться от ощущения пустоты и тяжести, что, естественно, было связано с Зандером. Андрей присутствовал в его мыслях каждую секунду. Сцена, когда тот сидел в редакции и чуть было не согласился пойти выпить с ним пива, врезалась в его сознание как будничное и в то же время решающее мгновение жизни. Воспоминания об Андрее всплывали непрерывно, и Микаэль с трудом концентрировался на разговорах.