Стиг Ларссон - Девушка, которая застряла в паутине

— Обычно Лисбет не волнует погода или какие-нибудь события, происходящие где-то на периферии, — продолжал Хольгер Пальмгрен. — Ее взгляд отсекает несущественное. Но в тот раз она действительно упомянула о том, что на Лундагатан и над соседним парком светило солнце. Она слышала, как смеются дети. Возможно, она хотела сказать, что по другую сторону окна люди были счастливы. Хотела подчеркнуть контраст. Обычные люди ели мороженое и играли с драконами и мячами. Камилла и Лисбет сидели взаперти у себя в комнате и слушали, как отец насилует и избивает мать. Думаю, это было непосредственно перед тем, как Лисбет всерьез дала Залаченко сдачи. Но за хронологию я не ручаюсь. Случаев насилия было много, и они все имели один и тот же сценарий. Зала заявлялся во второй половине дня или вечером, сильно пьяный, и иногда трепал Камиллу по голове, приговаривая что-нибудь вроде: «Как у такой красивой девочки может быть такая отвратительная сестра?» Затем он запирал дочерей в детской и усаживался на кухне, чтобы еще выпить. Пил он одну водку и часто вначале сидел молча, только причмокивая, как голодный зверь. Потом чуть ли не ласково бормотал что-нибудь, типа: «А как сегодня себя чувствует моя потаскушка?» Но дальше Агнета совершала какую-нибудь ошибку — или, вернее, Залаченко решал, что видит какую-то ошибку, — и сразу следовал первый удар, как правило, пощечина, сопровождаемая словами: «А я-то думал, что моя потаскушка сегодня будет доброй». После этого он волок ее в спальню и вскоре уже пускал в ход кулаки. Лисбет вычисляла это по звукам. Она точно различала, какие именно удары он наносил и куда они попадали. Она знала это столь же отчетливо, как если бы избивали ее саму. За ударами следовали пинки. Зала пинал мать и колотил ее о стену, выкрикивая: «сука», «потаскуха», «шлюха», и от этого возбуждался. Он заводился, глядя на ее страдания. Только когда мать была уже вся в синяках и истекала кровью, он ее насиловал, а кончая, выкрикивал еще худшие мерзости, и потом все ненадолго смолкало. Слышались только сдавленные всхлипывания Агнеты и его собственное тяжелое дыхание. Затем он вставал, выпивал еще, недолго бормотал, ругался и плевал на пол. Иногда он отпирал дверь к Камилле и Лисбет, выпаливая нечто вроде: «Теперь мама опять добрая», — и уходил, хлопая дверью. Таков был обычный вариант. Но в тот день кое-что произошло.

— Что же?

— Комната у девочек была довольно маленькой. Как ни пытались они отдалиться друг от друга, их кровати все равно стояли почти вплотную, и во время избиения и насилия они, как правило, сидели каждая на своем матрасе, напротив друг друга. Разговаривали они редко и чаще всего старались не встречаться взглядами. В тот день Лисбет почти не отрывала глаз от окна, выходившего на Лундагатан, и, наверное, поэтому могла рассказывать о лете и детях на улице. Но в какое-то мгновение она повернулась к сестре и тут увидела…

— Что увидела?

— Правую руку сестры. Рука целеустремленно ударяла по матрасу, что, конечно, совсем необязательно заключало в себе нечто особенное. Это вполне могло быть проявлением какой-то нервозности или навязчивой черты. Поначалу Лисбет так и подумала. Но потом она заметила, что рука бьет в такт доносящимся из спальни ударам, и посмотрела на лицо Камиллы. Глаза сестры горели от возбуждения, и, что самое жуткое, Камилла в этот момент походила на самого Залу. И хотя Лисбет сперва отказывалась в это верить, не было никаких сомнений в том, что ее сестра улыбалась. По ее лицу гуляла насмешливая ухмылка. В эту секунду Лисбет осознала, что Камилла пытается встать на сторону отца и подражать его властному стилю. Она также поддерживает его удары. Болеет за него.

— Это же чистое безумие!

— Но так и было. И знаешь, что сделала Лисбет?

— Нет.

— Сохраняя полное спокойствие, она уселась рядом с Камиллой и почти нежно обхватила ее руку. Подозреваю, что Камилла вообще не поняла, что происходит. Возможно, подумала, что сестра ищет утешения или близости. Случались ведь и более странные вещи. Лисбет закатала рукав ее блузки, и в следующее мгновение…

— Да?

— Вонзила ногти в ее запястье, до самой кости, и процарапала жуткую рану. На кровать хлынула кровь, а Лисбет стащила Камиллу на пол и поклялась убить их с отцом, если побои и насилие не прекратятся. Впоследствии рана выглядела так, будто Камиллу порвал тигр.

— Господи!..

— Можешь теперь представить себе степень ненависти между сестрами. И Агнета, и социальные службы боялись, как бы не произошло чего-нибудь действительно серьезного. Камилле даже на время подыскали приемную семью в другом городе. Но этого, конечно, не хватило бы — рано или поздно они бы обязательно сцепились. Однако, как тебе известно, вышло все-таки иначе. Случилось нечто другое. Агнета получила травму головного мозга, Залаченко загорелся, как факел, а Лисбет изолировали от общества. Если я правильно понял, с тех пор сестры виделись только раз, несколькими годами позже, и тогда дело чуть не кончилось плохо, хотя детали мне неизвестны. На сегодняшний день Камиллу уже давно считают исчезнувшей. Последним следом является приемная семья, у которой она жила в Упсале, их фамилия Дальгрен. Если хочешь, я могу достать тебе их телефон. Правда, с тех пор, как Камилла в восемнадцать или девятнадцать лет упаковала сумку и покинула страну, никто о ней ничего не слышал; поэтому-то я чуть дух не испустил, когда ты сказал, что встретил ее. Даже Лисбет, с ее способностью отслеживать людей, не сумела ее отыскать.

— Значит, она пыталась?

— О да — в последний раз, насколько мне известно, когда распределялось наследство отца.

— Я этого не знал.

— Лисбет упомянула об этом только мимоходом. Она, естественно, не хотела из этого наследства ни эре. Считала эти деньги кровавыми. Однако сразу поняла, что с наследством что-то не так. Речь в общей сложности шла об имуществе на четыре миллиона крон. Туда входили хутор в Госсеберге, кое-какие ценные бумаги, обветшавшее промышленное помещение в Норртэлье и какой-то участок. Немало, очень даже немало. Но тем не менее…

— Зала должен был иметь гораздо больше.

— Да. Ведь Лисбет, как никто другой, знала, что он контролировал целую преступную империю. В этом контексте четыре миллиона представлялись сущей мелочью.

— Значит, вы полагаете, что она интересовалась, не унаследовала ли Камилла настоящую, основную часть?

— Думаю, именно это она и пыталась узнать. Сама мысль, что деньги отца продолжают причинять вред и после его смерти, мучила ее. Но она долго ничего не могла добиться.

— Должно быть, Камилла ловко поменяла имя и документы.

— Думаю, да.

— Вы полагаете, что она могла взять на себя бизнес отца по торговле людьми?