Джулия Корбин - Не доверяй мне секреты

– Послушай, Юан, прошу тебя. Я хочу, чтобы эти сны прекратились. И ты должен помочь мне.

– Помочь? Но как?

Я объясняю.

Он отстраняется от меня, смотрит в глаза:

– Но это же безумие, Грейс. Совершенная чушь собачья.

Говорит, а сам продолжает гладить по голове, и я уже знаю, что он мне поможет. Может быть, даже вопреки собственному желанию и воле, но обязательно поможет.

Совсем скоро он уходит, и в первый раз за неделю с лишним я могу уснуть без страха, что снова окунусь в кошмар. Но кошмар все же приходит, как приходил каждую ночь с тех пор, как я нашла Розу мертвой. Мне снится, что я стою на берегу реки. Вокруг меня сосны, высокие, как пятиэтажный дом, они отбрасывают зловещие тени. В небе над головой грохочет гром, дождь как из ведра поливает меня, но, как ни странно, я остаюсь сухой. Вода ручьями падает мне на голову, на лицо, но тут же стекает, образуя под ногами лужу.

Я стою и терпеливо жду ее. Прислушиваюсь к каждому шороху, поворачиваюсь кругом, на триста шестьдесят градусов, стараюсь не пропустить ее появления в полумраке и вдруг вижу, что она стоит прямо передо мной, насквозь мокрая, полы ее куртки отяжелели от влаги и свисают, прикрывая колени. Она пытается мне что-то сказать, но, когда открывает рот, начинает ускользать прочь. Я тяну к ней руку, касаюсь ее пальцев… секунду держу ее… и вдруг она уплывает и исчезает под водой.

Я отбрасываю одеяло, вся мокрая от пота, дышу тяжело. Сердце сжимается, но я все равно поднимаю голову, не могу не поднять. Она стоит в ногах моей кровати, с волос стекает вода, глаза цвета тины. Губы ее шевелятся. Я наклоняюсь вперед, стараюсь сосредоточиться, пытаюсь читать по губам, но все равно не могу разобрать, что она говорит. Однако на этот раз чувствую, что в силах сама ей кое-что сказать. Долгое мгновение мы смотрим друг другу в глаза, потом я моргаю, и она исчезает.

– С чего это вдруг она приехала? Явилась не запылилась. Странно…

Я не отвечаю. Мы сидим у Моники на кухне. Я пришла вернуть контейнеры с едой, которую она приносила на день рождения моих девочек. Чистота здесь такая, что все буквально блестит. Под настенным шкафчиком в идеальном порядке висят кухонные принадлежности. Все жестяные банки снабжены этикетками – чай, кофе, сахар – и выстроились в ряд позади чайника. Кругом ни пылинки, ни пятнышка, ни капельки пролитого молока, ни луковой чешуйки возле мусорного ведра. Ни яичной скорлупки, случайно прилипшей к посудомоечной машине, ни частички картофельного пюре, раздавленной на кафельном полу. Ну прямо как на выставке. А Моника – как экскурсовод на ней, безупречна с головы до ног, под стать идеальному порядку кухонного пространства. Волосы, всегда тщательно расчесанные, аккуратно лежат на плечах. Макияж наложен безукоризненно, неизменная улыбка словно прилипла к ее губам.

– На-ка, подкрепись. – Она протягивает мне чашку со свежесваренным кофе. – Я спрашиваю, с чего это она вдруг явилась? Орла?

– Я ее об этом не спрашивала, если ты именно это хочешь знать.

– А от тебя чего ей надо? Похоже, она на тебя зуб точит?

– Что-о?

– Если бы взгляд мог убивать, она бы точно лежала мертвой, а я была бы свидетелем.

– Понимаешь, без спросу приперлась на день рождения моих девочек, ее никто не приглашал. Мне это не понравилось.

– И ты не знала, что она приедет? Правда?

Брови ее едва заметно вздрагивают. Она пытается понять, что творится у меня на душе, подловить меня на лжи и тут же разоблачить ее. Мне кажется, ее этому специально учили. Врачи прекрасно знают хитрости и уловки своих пациентов.

– Мой папа прислал тебе вызов? – спрашиваю я в свою очередь, вдруг припомнив кровь на его носовом платке.

– Если бы и присылал, я все равно бы тебе не сказала, – отвечает она. – Врачебная тайна.

– Я все понимаю, но ты, может, хоть подскажешь ему, чтобы он это сделал? Я очень за него беспокоюсь. На днях была у него и заметила кровь на платке, когда он кашлял. Мама считает, что это желудок.

– Вообще-то, с ним работает другой врач, но… – она утвердительно кивает, – ладно, я поговорю с ним.

– Спасибо тебе.

Я чуть было не проговариваюсь про Эллу с ее пилюлями, но вовремя спохватываюсь: не хочется доставлять Монике удовольствие прочесть мне лекцию о правильном воспитании детей, а кроме того, я очень устала. Накануне не спала до двух ночи, да и потом с урывками.

– Ты что, уборкой по ночам занимаешься? – Я оглядываю сияющую чистоту и вздыхаю. – Серьезно, Моника, никак не могу понять, как это у тебя получается. Гляжу на твою кухню, и мне за свою стыдно.

Она откидывается на спинку стула:

– Просто меня по-другому воспитывали, вот и все.

– Вот как?

Меня вдруг охватывает сильное неодолимое желание немедленно закурить; интересно, нет ли тут у Юана где-нибудь заначки на всякий случай?

– Да, тебя в детстве избаловали, – изрекает Моника и умолкает.

Я не отзываюсь. Все еще думаю про сигареты. Если и есть заначка, то наверняка в мастерской.

– У тебя никогда и ни в чем не было недостатка, – продолжает она, садясь напротив. – А мне надо было все делать самой. И воспитывала я себя сама. Брак моих родителей закончился полным крахом. Сколько себя помню, на меня у них не было времени, они были заняты лишь собой и своими страданиями.

– Прости, – я делаю глоток кофе и теплую чашку обратно на стол не ставлю, – я этого не знала.

– А к тебе относились как к принцессе, и не только мать. – Она пристально смотрит мне прямо в глаза. – У тебя была еще Мо. Ох уж эта Мо! Всеобщая любимица. Все ее обожали. – Она умолкает, смотрит куда-то в пространство. – А я была рада, когда она умерла.

– Что?!

Ее слова бьют меня словно током, я вздрагиваю, резко выпрямляюсь, кофе из чашки выплескивается прямо на красновато-коричневую крышку стола.

Моника смотрит на меня безучастно.

– Ну разве я могла бы с ней состязаться?

– Ты еще скажи, что желала ей смерти!

– Нет, не скажу. И не говорила. Я сказала, что была рада, когда она умерла. Впрочем, не совсем так. Когда она умерла, я была не то чтобы рада, просто смерть ее меня никак не тронула. – Она вздыхает. – Ох, я сама не знаю, что говорю. – Роняет лицо в ладони и плачет. – Господи, только не говори Юану. Он очень расстроится. Прошу тебя.

– Успокойся, ничего не скажу.

Я искренне поражена, и не столько откровениями Моники, сколько тем, что на моих глазах она вдруг теряет всю свою выдержку. В таком состоянии я не видела ее с самого шестнадцатилетия Орлы. Не знаю, что делать. Может, сейчас лучше встать, подойти к ней, обнять, пожалеть? Кладу ей руку на плечо, держу пару секунд, потом убираю:

– Ты, наверно, просто устала. Тебе надо отдохнуть, выспаться как следует.

– Послушай! – Она хватает меня за руку, смотрит мне в глаза с таким отчаянием, что у меня сердце падает: тут что-то явно имеет отношение ко мне. – Орла появилась – жди беды. Я знаю, вы были подругами, но мой тебе совет: не подпускай ее к нашему поселку на пушечный выстрел.