Мария Семенова - Окольцованные злом

Щелкнул выключатель, повернулся ключ в замке, а где-то, невидимые глазу, ожили кинокамеры, и, чтобы предстать перед ними не только в инфракрасном спектре, Башурова нежно обняла нефа за талию:

— Алсений, мне больше нравится при свете…

Тот, однако, ее уже не слышал — тяжело дыша, принялся срывать с Ксении одежды и, быстро стащив с себя костюм, опрокинул ее животом на стол. Это только цветом рожи напоминал он фиолетовую сливу, а болт у черного болта был темно-розовый — огромный, вздыбленно-изогнутый. Когда он принялся свое хозяйство в Башурову вгонять, та закричала вроде как от боли, пускай запишут, хуже не будет.

Всю ночь напролет порочный сын Африки изводил животной страстью русскую девушку, а когда вернулся поутру из душа, ее и след простыл, — видимо, компромата уже было собрано достаточно. Покрутил черный болт в недоумении курчавой башкой своей, оскалился белозубо и, радуясь разливавшемуся за окном рассвету, запел что-то басом, не подозревая даже, что тащившаяся в рябухе Башурова тоже находилась в настроении превосходном, — компромат, должно быть, получился что надо.

И… восстал Каин на Авеля, брата своего,

и убил его…

(Бытие 4:8)

За окном было тоскливо — серым-серо от породнившегося с грязью снега. «И скучно, и грустно, и в койке пусто». Антонина Карловна тяжело вздохнула, задернув занавесь, вернулась к столу. Настроение было хуже некуда. Во-первых, коты вчера сожрали красавца вуалехвоста, имевшего неосторожность подняться из глубины аквариума за кормом. Во-вторых, глубокую трещину в личной жизни до сих пор заделать никак не удалось. А в-третьих, что самое поганое, на взятке сгорел прямой начальник Астаховой, и стать полковницей в ближайшее время ей уже не светило. Эх, жисть-жистянка…

«На пенсию бы уж скорей, что ли…» Закурив, она заперла дверь кабинета, ткнула в розетку кипятильник и в ожидании чая принялась раскладывать на служебном столе карты: где же ты, червонная королева, нежная и ответная на ласку? Ни черта подобного — выпадали исключительно грубые мужицкие хари. «Нет в жизни счастья. — Презрительно посмотрев на трефового короля, слепленного из двух одинаковых отвратительно усатых половинок, от внезапной мысли подполковница забыла про чай, и рука ее сама потянулась к телефону. — Господи, как же все, оказывается, просто!» С полчаса она сидела у аппарата, потом оставила боевой пост и скоро, оседлав частника, уже стояла перед обшарпанными дверями, над которыми значилось безрадостное: «Детский дом-интернат».

Пахло здесь карболкой, обреченностью и бедой, а визит Антонины Карловны ни у кого удивления не вызвал.

— Вы насчет Криулиной? — И. о. заведующей, морщинистая пожилая брюнетка, мельком взглянула на милицейский документ, вздохнув, нервно сунула руки в карманы халата. — Так вроде бы суд уже был, восемь лет ей дали…

— Да нет, бог с ней, с Криулиной. — Подполковница посмотрела на притулившийся в углу холодильник «ЗИС» — Господи, сколько же ему лет? — и, не спрашивая, уселась. — Меня интересует ваш бывший воспитанник, Михаил Васильевич Берсеньев.

— Ах вот оно что… — Заведующая поднялась из-за стола и, оказавшись вдобавок ко всему колченогой, неловко пошагала к дверям. — Подождите, пойду узнаю насчет ключа. А то он был на связке У бухгалтерши, ее ведь тоже того… — И, сделав неопределенный жест рукой, она захромала по коридору.

На стене негромко тикали часы с выцветшей надписью по кругу: «Пятьдесят лет Октябрю», в углу на разъехавшихся ножках скособочилась огнеопасная «Радуга». «Да, обстановочка. — Астахова вздохнула, достала было сигарету, но передумала. — Мрак». Наконец ключ отыскался, и, двинувшись за заведующей следом, Антонина Карловна скоро очутилась в подвале, в котором было тепло и сыро. Под ногами хлюпала сырость, пахло крысами и болотной тиной. Миновав ржавые залежи кроватей, поверх которых прели свернутые рулонами матрацы, они остановились у железного стеллажа.

— Какой, говорите, год выпуска-то? — Заведующая поднялась на цыпочки, разворошила стопку папок и, поднеся одну из них к лицу, близоруко сощурилась: — Вот он, Берсеньев Михаил Васильевич собственной персоной. Если хотите, идите наверх, там светлее.

— Ничего, мне недолго. — Астахова придвинулась к грязной, тускло мерцавшей из-под пыли лампочке и принялась шуршать листами. — Ага, вот, в годовалом возрасте после смерти родителей Мишаню отправила в детский дом его бабушка по причине невозможности ухода. А проживала старушка по улице Халтурина, дом такой-то. Спасибо большое. — Антонина Карловна вернула папку заведующей и вдруг почувствовала горячее желание убраться отсюда побыстрее. — Не провожайте, я сама.

На улице было все так же — сыро и пакостно. Вечерняя мгла уже опустилась на городские улицы, гнойный свет ртутных ламп разгонял ее лишь частично. «Да, тяжелое детство было у Мишани…» Астахова покурила, села в троллейбус и через полчаса очутилась в небольшом дворике на Миллионной улице.

Поднявшись на второй этаж, она остановилась перед дверью, косяк которой был облеплен доброй дюжиной звонков, и, не обнаружив ни одного, связанного с семейством Берсеньевых, нажала на первый попавшийся. Было слышно, как в глубине квартиры загудело, затем раздались тяжелые шаги, и низкий женский голос спросил:

— Вам кого?

— Открывайте, милиция. — Подполковница поднесла к глазку обложку своего удостоверения, щелкнул замок, и она очутилась в длинном, теряющемся в полумраке коридоре.

Перед ней стояла настоящая русская красавица — пышная, с косой, румяная, широкоплечая, прямо-таки девушка с веслом в теплом стеганом халате. Посмотрев на ее мощный бюст, Астахова улыбнулась:

— Скажите, а что, Берсеньевы не живут здесь больше?

— Это я не знаю. — Красавица повела под халатом могучим бедром и наморщила крупный, в черных точечках нос. — Мы с супругом тут всего с неделю как прописаны. У Пантюховых вам спросить надо, у деда ихнего, он давно здесь живет. Вон их комната. — Красавица ткнула пальцем в соседнюю дверь и белой лебедью поплыла к высунувшемуся в коридор супругу, а подполковница, дивясь и покачивая головой, постучала.

Дед Пантюхов действительно был стар, почитай девятый десяток разменял, однако с ним Астаховой пообщаться не довелось.

Дело в том, что сын его, Егор Семенович, тоже хорошо помнил Берсеньевых и, будучи человеком хлебосольным, усадил подполковницу за стол, рассказав за чаем нижеследующее.

Пантюховы были коренными питерцами, в этих вот хоромах семейство их проживало еще с революционных времен, да и теперь, к слову сказать, перспектив выехать из коммуналки тоже не предвиделось, — пока ни один новый русский глаз на нее не положил, дом-то капитального ремонта требует. Так вот, где-то в начале шестидесятых в двух самых дальних по коридору комнатах поселились Берсеньевы — муж с женой и теща. Глава семейства — военный летчик, майор, супруга — операционная сестра в роддоме, мамаша ее на почетном отдыхе. Все хорошо, только детей у них не было. И вот вдруг раз — появился у них наследник, горластый такой, Мишкой звать. Катали его всем семейством в коляске, нарадоваться не могли, а тут еще майор «Москвича» купил, бежевого такого, вообще полный ажур. Только через эту машину и хлебнули они лиха. Повез как-то майор жену с сыном в гости, ну принял, конечно, на грудь да и влетел на всем ходу под «МАЗ» — один только Мишка и остался жив, чудом. Теща с горя в лежку, через полгода ее совсем кондратий хватил, а пацаненка, соответственно, отправили в детский дом. Такая вот история.