Стивен Кинг - Возрождение

Я мог понять, почему не приехал Кон — Гавайи отсюда значительно дальше, чем Колорадо, — но где Терри? Он и его жена Аннабель все еще жили тут. А семейство Боуи? И что насчет Клаки? Пакеттов? Парней из «Топлива Мортона»? Не мог же отец пережить их всех.

Я припарковался, вышел из машины и увидел, что это не «Форд Фокус», взятый напрокат в Портленде, а «Галакси» 66 года, который отец с братом подарили мне на семнадцатилетие. На пассажирском сиденье лежала стопка книг Кеннета Робертса, подаренных мамой: «Оливер Уизвелл», «Арундел» и все остальные.

«Это сон, — подумал я. — Я его уже видел».

Облегчения эта мысль не принесла; ужас лишь стал сильнее.

На крышу дома, где я вырос, села ворона. Еще одна — на ветку, где висели качели: кора с ветки облупилась, и она торчала из дерева, точно кость.

Я не хотел идти в дом, потому что знал, что там найду. Тем не менее ноги сами понесли меня вперед. Я шел, шаг за шагом, и хотя Терри восемь (или десять) лет назад прислал мне фотографию нового крыльца, та самая доска, вторая сверху, издала привычный недовольный скрип, когда я на нее ступил.

Они ждали меня в столовой. Не вся семья, только мертвые. Мама была похожа на мумию — в точности как в том холодном феврале, когда она умирала. Отец, бледный и высохший, мало отличался от самого себя на фотографии, которую Терри прислал мне на Рождество незадолго до его последнего сердечного приступа. Энди был пухловат — мой тощий брат, достигнув среднего возраста, здорово располнел, — но его гипертонический румянец уступил место могильной восковой белизне. С Клер все оказалось хуже всего. Спятившему экс-муженьку недостаточно было просто убить ее. Клер осмелилась уйти, а это можно было искупить лишь полным уничтожением. Он выстрелил ей в лицо трижды. Последние две пули всадил, когда она уже лежала мертвой на полу классной комнаты, после чего застрелился сам.

— Энди, — произнес я. — Что с тобой случилось?

— Простата, — ответил он. — Надо было мне тебя слушать, братик.

На столе, весь в плесени, стоял торт. На моих глазах его глазурь вздыбилась, треснула, и наружу выполз черный муравей размером с перечницу. Он вскарабкался по руке моего мертвого брата ему на плечо, а затем — на лицо. Мама повернула голову. Я услышал, как заскрипели сухожилия — звук ржавой пружины, на которой едва держится старая кухонная дверь.

— С днем рождения, Джейми, — сказала она. Ее голос тоже был скрипучим, невыразительным.

— С днем рождения, сынок.

Папа.

— С днем рождения, мелкий.

Энди.

Потом ко мне повернулась Клер — хотя смотреть она могла только единственной оставшейся глазницей. «Молчи, — подумал я. — Если ты заговоришь, я сойду с ума».

Но она заговорила; слова донеслись из дыры, в которой торчали осколки зубов.

— Смотри не заделай ей ребенка на заднем сиденье этой машины.

Мать кивала, как кукла чревовещателя, а из старого торта лезли все новые муравьи.

Я хотел заслонить глаза, но руки вдруг оказались слишком тяжелыми и просто вяло повисли по бокам. За спиной болезненно скрипнуло крыльцо. Не один раз — дважды. Еще два гостя, и я знал, кто это.

— Нет, — сказал я. — Хватит. Пожалуйста, хватит.

Но на плечо мне уже легла рука Пэтси Джейкобс, а Морри-Я-с-вами обхватил мое колено.

— Что-то случилось, — прошептала Пэтси мне на ухо. Ее волосы щекотали лицо, и я знал, что они торчат из ее скальпа, сорванного с головы во время аварии.

— Что-то случилось, — согласился Морри, сильнее прижимаясь к ноге.

А потом они все начали петь. Это была песенка «С днем рожденья тебя», только с другими словами.

— Что-то случилось… С ТОБОЙ! Что-то случилось… С ТОБОЙ! Что-то случилось, милый Джейми, что-то случилось С ТОБОЙ!

И вот тогда я закричал.

Впервые это приснилось мне в поездепо пути в Денвер, и тогда, на счастье пассажиров, с которыми я делил вагон, вместо криков из моего горла вырвались только гортанные хрипы. В течение следующих двадцати лет я видел этот сон раз двадцать и каждый раз просыпался с одной и той же панической мыслью: что-то случилось.

Энди тогда был еще здоров. Я начал регулярно названивать ему и уговаривать проверить простату. Поначалу он лишь смеялся надо мной, потом ему надоело, и он напомнил мне, что наш отец здоров как бык и, судя по всему, проживет еще лет двадцать.

— Может, и так, — сказал я ему. — Но мама умерла от рака, и умерла молодой. Как и ее мать.

— Если ты не заметил, ни у кого из них не было простаты.

— Думаю, богам наследственности на это плевать, — ответил я. — Они просто швыряют опухоль туда, где она лучше приживется. Бога ради, в чем проблема? Это всего лишь палец в заднице! Все займет от силы десять секунд, и если ты не почувствуешь рук доктора на своих плечах, тебе не о чем беспокоиться.

— Обследуюсь в пятьдесят, — сказал он. — Доктора так советуют, так я и поступлю. И давай закончим на этом, Джейми. Я рад, что ты слез с иглы. Я рад, что ты смог найти серьезную работу в музыкальном бизнесе. Но все это не дает тебе права лезть в мою жизнь. В этом я уповаю на Господа.

«В пятьдесят будет слишком поздно, — подумал я. — Когда тебе стукнет полтинник, эта штука уже пустит корни».

Поскольку я любил брата (пусть он, по моему скромному мнению, и превратился с возрастом в несколько назойливого проповедника), то предпринял последнюю попытку и отправился к его жене Франсин. Ей я мог сказать то, от чего Энди бы отмахнулся — что у меня есть предчувствие, и достаточно сильное. «Пожалуйста, Франсин, пожалуйста, заставь его пройти это обследование».

Он согласился сдать тест на простатспецифический антиген («только чтоб вы оба заткнулись») после своего сорок седьмого дня рождения и все ворчал, что результаты таких тестов недостоверны. Может, и так, но даже мой брат, боящийся врачей и пересыпающий речь цитатами из Библии, не мог поспорить с результатом: полновесная десятка. Сразу за этим последовал визит к урологу в Льюистон и операция. Через три года ему сказали, что болезнь ушла. Еще через год с ним случился инсульт, когда он поливал газон, и Энди оказался в объятиях Иисуса еще до того, как скорая добралась до больницы. Это произошло в штате Нью-Йорк; там его и похоронили. Поминальной службы в Харлоу не было. Я был этому только рад. Слишком часто я отправлялся домой во снах – побочном эффекте антинаркотической терапии Джейкобса. А что это именно побочка, я не сомневался.

В ясный июньский понедельник 2008 годая в очередной раз проснулся от этого сна и лежал в постели минут десять, пытаясь прийти в себя. В конце концов мое дыхание успокоилось, и я поборол мысль, что если открою рот, то смогу только снова и снова повторять «что-то случилось». Я напомнил себе, что больше не принимаю наркотики, и это по-прежнему главное событие в моей жизни — событие, изменившее мою жизнь к лучшему. Теперь сон снился реже, и прошло не меньше четыре лет с последнего раза, когда я проснулся от того, что чем-то тыкаю в себя (в тот раз – безвредной кухонной лопаткой). «Это как шрам после операции», — говорил я себе, и обычно это помогало. И лишь в первые мгновения после пробуждения от кошмара мне казалось, будто что-то прячется там, за пеленой сна, что-то злобное. И эта дрянь женского пола, даже тогда я был в этом уверен.