Стивен Кинг - Возрождение

— Когда я изобрел портретную камеру – помесь генератора и проектора, как ты сам, конечно же, догадался, — я попытался фотографировать и мужчин, и женщин. Было это в небольшом парке развлечений под названием «Джойленд» на побережье Северной Каролины. Он уже закрылся, но, Джейми, это было прекрасное место. Оно мне очень нравилось. Там, на центральной аллее, – называлась она Джойленд-авеню, — рядом с Зеркальным дворцом Мистерио располагалась Галерея Бунтарей. В ней стояли картонные фигуры в человеческий рост с прорезями для лиц: пират, гангстер с автоматом, крутая деваха с «Томми-ганом», Джокер и Женщина-Кошка из комиксов о Бэтмене. Люди вставляли лица в прорези, а парковые фотографы – Голливудские девушки – щелкали их на камеру.

— И это навело вас на мысль?

— Да. В то время я представлялся мистером Электрико – аллюзия на Рэя Брэдбери, пусть вряд ли хоть кто-то из лохов это понял. И хотя уже тогда я изобрел более грубую версию моего нынешнего проектора, у меня и мысли не возникло задействовать его в моем шоу. В основном я использовал катушку Теслы и генератор искр под названием Лестница Иакова. Я показывал вам, детям, ее уменьшенную версию, когда был вашим священником. С помощью химикатов я окрашивал искры-ступеньки в разные цвета. Помнишь?

Я помнил.

— Галерея Бунтарей заставила меня задуматься о возможностях моего проектора, и я придумал молниеносные портреты. Очередная замануха, скажешь ты… но она помогла мне продвинуться в моих исследованиях, и помогает до сих пор. В «Джойленде» кроме задника с красавицей в бальном платье я использовал задник с мужчиной в дорогом черном галстуке. Некоторые мужики соглашались на снимок, но на удивление мало. Наверное, над ними потешались дружбаны, когда видели их одетыми с иголочки. Женщины же над таким не смеются никогда, потому что сами обожают одеваться с иголочки. Завидев мое творение, они выстраиваются в очередь.

— И долго вы уже гастролируете?

Прищурив глаз, он начал подсчитывать, а потом удивленно воскликнул:

— Уже почти пятнадцать лет!

Я покачала головой и улыбнулся.

— Из проповедников в зазывалы.

Тут я понял, что ляпнул бестактность, но мысль о том, что мой бывший духовник теперь обрабатывает толпы зевак, по-прежнему не укладывалась у меня в голове. Однако Джейкобс не обиделся. Взглянув еще разок в зеркало на свой безупречно повязанный галстук, он мне подмигнул.

— Разницы никакой. И те, и другие окучивают лохов. А теперь, с твоего разрешения, я пойду торговать молниями.

Героин Джейкобс оставил на столике, стоявшем посередине «Баундера». Время от времени я поглядывал на него, даже повертел пузырек в руке, но желания вмазаться не испытал. Честно говоря, я не мог понять, почему угробил на это немалую часть своей жизни. Та безумная тяга теперь казалась сном. Неужели все чувствуют себя так же, когда их жажда проходит? Я не знал.

И не знаю до сих пор.

Бриско, как это часто бывает с ярмарочными подсобниками, отправился на поиски лучшей доли, и когда я предложил Джейкобсу свои услуги, он тотчас же согласился. Не то чтобы работа была сложной — просто это избавило его от необходимости искать местного дурачка, который таскал бы проектор, подавал цилиндр и притворялся, что его бьет током. Он даже предложил мне во время представления наигрывать что-нибудь на своем «Гибсоне». «Что-нибудь тревожное, — инструктировал Джейкобс. – Так, чтобы эти лоховские головы поверили, что девчонка и вправду сейчас поджарится».

Это было несложно. Чередование аккордов «ля-минор» и «ми-мажор» (на которых, если вам интересно, построены «Дом восходящего солнца» и «Беда на Спрингхиллской шахте») всегда намекает на обреченность. Мне нравилась эта партия, хотя я не мог отделаться от мысли, что с глубоким медленным ритмом ударных она звучала бы несколько эффектней.

— Не слишком-то ко всему этому привыкай, — как-то посоветовал мне Джейкобс. — Я планирую двигать отсюда. Когда ярмарка закроется, парк практически опустеет.

— Двигать куда?

— Пока не знаю, но я привык путешествовать в одиночку, — и он похлопал меня по плечу. — Просто чтоб ты знал.

Он мог мне этого и не говорить. После смерти жены и сына Чарли Джейкобс выступал исключительно соло.

Его визиты в мастерскую становились все короче. Он начал переносить обратно кое-что из оборудования и складывать в маленький трейлер, прицепленный к фургону. Усилители, которые не были усилителями, как и две из четырех длинных металлических коробочек, так и не появились. Я предполагал, что он хочет начать все заново — как если бы он прошел до конца одну дорогу и решил ступить на другую.

Я понятия не имел, что мне делать со своей жизнью — отныне свободной от наркоты (и хромоты тоже), но путешествия с Королем Высокого Напряжения в мои планы точно не входили. Я был ему благодарен, но не так сильно, как вы могли бы подумать, — просто все ужасы героиновой зависимости уже начали стираться из моей памяти. Так, наверное, женщина забывает боль, которую испытывала во время родов. Кроме того, он меня пугал. Он и его тайное электричество. Джейкобс говорил о нем с таким пафосом — секрет мироздания, ключ к высочайшему знанию, — но сам знал об этом не больше, чем карапуз знает о пистолете, найденном в отцовском шкафу.

И к слову о шкафах. Ну да, я рылся в его вещах. И нашел альбом с фотографиями Пэтси, Морри и всех трех Джейкобсов вместе. Страницы были замусолены почти до дыр, переплет едва держался. Не нужно было быть Сэмом Спейдом, чтобы понять, что Джейкобс часто заглядывает в этот альбом — но я никогда не видел его за этим занятием. Альбом был тайной.

Как его электричество.

Ранним утром третьего октября, незадолго до того, как ярмарка в Талсе закрыла свои двери до следующего года, я испытал последний побочный эффект устроенной мне Джейкобсом встряски. Он выдал мне жалованье (намного больше, чем следовало), и я на неделю снял комнату в четырех кварталах от места, где стояла ярмарка. Ему явно хотелось остаться одному, как бы он мне ни симпатизировал (если, конечно, симпатизировал). К тому же я чувствовал, что уже давно пора освободить его кровать.

Я улегся в полночь, где-то через час после того, как мы завершили последнее вечернее выступление, и мгновенно вырубился. Так случалось почти всегда. Избавившись от наркоты, я спал хорошо. Но той ночью я проснулся, проспав всего два часа — на поросшем сорняками заднем дворе пансиона. Над головой висел ледяной серп луны. Под ней стоял Джейми Мортон — голый, если не считать одного носка и резиновой трубки, стянувшей бицепс. Я не знал, откуда она взялась, но выше жгута вздулись вены — в любую из которых можно было с легкостью вмазаться, — а ниже рука была белой, холодной и быстро немела.