Стивен Кинг - Возрождение

— Почему ты сказал, что не веришь, будто эти кольца обручальные?

— А разве не ими он избавил тебя от твоей маленькой проблемы?

Я вспомнил пустую автомастерскую.

— Нет. Наушниками.

— Когда это было? В 1992?

— Да.

— Мой опыт общения с преподобным состоялся в 1983. Наверное, он усовершенствовал свой modus operandi к тому моменту, когда вы с ним встретились. А сейчас снова вернулся к кольцам, потому что они выглядят куда религиозней, чем наушники. Но я уверен, что со времени нашей встречи… и вашей… он сильно продвинулся в своих опытах. Таков уж преподобный, верно? Вечно пытается выйти на новый уровень.

— Ты зовешь его преподобным. Он что, проповедовал, когда вы встретились?

— И да, и нет. Тут все запутано. Давай, шевелись, девчонка тебя уже заждалась. Может, она сегодня в мини-юбке — это прогонит пастора Дэнни из твоей головы.

Она действительно пришла в мини, и ее ноги были просто великолепны. Но я едва это заметил, а уж что она пела — без взгляда в журнал и не вспомню. Мои мысли занимал исключительно Чарльз Дэниел Джейкобс, он же преподобный. Ныне известный как пастор Дэнни.

Муки Макдональд выслушал нотациюнасчет пульта молча, склонив голову и кивая, а по окончании ее пообещал больше так не делать. Ему можно было верить — какое-то время так и будет. Но через неделю или две я снова обнаружу в первой, второй или обеих студиях включенные пульты. Я считаю, что сажать людей в тюрьму за ганджубас — идиотство, но в то же время не сомневаюсь, что при долгом и регулярном его употреблении возникает синдром НХНП — Ни Хера Не Помню.

Он просиял, услышав, что мы будем писать Джорджа Деймона.

— Всегда любил этого чувака. Все его песни были похожи на…

— «Боже, благослови Америку» в исполнении Кейт Смит. Я знаю. Удачи тебе.

Позади большого домав ольховой роще была симпатичная площадка для пикников. Там обедали Джорджия и еще парочка девушек из офиса. Хью подвел меня к столу подальше от них и вытащил из объемистой сумки два бутерброда и две банки «Доктора Пеппера».

— С куриным салатом и с тунцовым салатом, из «Табби». Выбирай.

Я выбрал тунец. Какое-то время мы ели молча, сидя под сенью больших гор. Потом Хью сказал:

— Я раньше тоже играл на ритм-гитаре, и получше тебя.

— Не ты один.

— К концу своей карьеры я оказался в мичиганской группе «Коты Джонсона».

— Из семидесятых? Ребята в военных рубашках, которые звучали как «Иглс»?

— На самом деле мы пробились наверх в начале восьмидесятых, но да, это мы. У нас было четыре хитовых сингла, все — из первого альбома. А знаешь, почему этот альбом вообще заметили? Из-за названия и обложки; и то, и другое придумал я. Он назывался «Твой дядя Джек играет все суперхиты», а на конверте было фото моего собственного дядюшки Джека Йейтса, который сидит в своей гостиной и играет на укулеле. Внутри — сплошной тяжеляк и мощный фуз. Неудивительно, что нам не досталась «Грэмми» за лучший альбом. Тогда королем был Тото. Чертова «Африка» — тот еще кусок говна.

Он нахмурился.

— Короче, я был с «Котами» два года, и на их лучшем диске играю я. Откатал с ними два тура, а потом пришлось уйти.

— Почему?

Наверняка наркота — в те времена причиной почти всегда была она. Но Хью меня удивил.

— Я оглох.

Тур «Котов Джонсона» начался в Блумингтонском цирке, а продолжился в Театре Конгресса в Оук-Парке. Маленькие помещения, концерты с местными лабухами на разогреве. Затем — Детройт, откуда должны были начаться серьезные выступления: тридцать городов, где уже «Коты» должны были играть на разогреве у Боба Сигера и «Силвер Буллет Бэнд». Рок-арены и все дела. О чем еще и мечтать?

У Хью начало звенеть в ушах еще в Блумингтоне. Сначала он списал это на цену, которую приходится платить, продавая душу рок-н-роллу: каждый уважающий себя музыкант время от времени страдает тиннитусом. К примеру, Пит Таунсенд. Эрик Клэптон, Нил Янг. Потом, в Оук-Парке, начались головокружение и тошнота. В разгар выступления Хью выскочил за кулисы и блеванул в ведро с песком.

— Как сейчас помню табличку, которая над ним висела, — сказал он мне. – «Только для мелких пожаров».

Он кое-как доиграл до конца, откланялся и ретировался за кулисы.

— Что это с тобой? — спросил Феликс Грэнби. Он был соло-гитаристом и вокалистом, и для аудитории в целом — для той, что интересовалась роком, — он, собственно, и представлял собой «Котов Джонсона». — Пьяный, что ли?

— Желудочный грипп, — сказал Хью. — Мне уже лучше.

Он правда так считал. Как только выключили усилители, звон в ушах начал проходить. Но на следующее утро вернулся снова и стал почти единственным, что мог слышать Хью.

Двое из группы «Коты Джонсона» полностью осознавали масштаб нависшей катастрофы — Феликс Грэнби и сам Хью. Через три дня их ждал «Сильвердоум» в Понтиаке. Вместимость — 90 тысяч человек. Боб Сигер был любимцем Детройта, так что ожидался аншлаг. «Коты» балансировали на грани славы, а в рок-н-ролле такой шанс редко выпадает во второй раз. Так что Феликс Грэнби поступил с Хью так же, как Келли Ван Дорн из «Белой молнии» — со мной.

— Я на него зла не держу, — сказал Хью. — На его месте я, может, поступил бы так же. Он нанял мне замену в студии «L’Amour» в Детройте, и этот парень вышел с ними на сцену в тот вечер в «Доуме».

Грэнби уволил Хью лично — с помощью записок, которые он писал и показывал ему. Он напомнил, что тогда как остальные «Коты» были выходцами из среднего класса, семья Хью была по-настоящему богата. Он мог полететь обратно в Колорадо первым классом и проконсультироваться с лучшими врачами. Последняя записка Грэнби, написанная заглавными буквами, гласила: «НЕ УСПЕЕШЬ ОГЛЯНУТЬСЯ, КАК СНОВА БУДЕШЬ С НАМИ».

— Ага, щас, — сказал Хью, сидя в тенечке со своим бутербродом от «Табби».

— Скучаешь по сцене? — спросил я.

— Нет. — Долгая пауза. — Да.

В Колорадо он не вернулся.

— А если бы и вернулся, то уж точно не самолетом. Я боялся, что на высоте больше двадцати тысяч футов у меня голова лопнет. Кроме того, мне не хотелось домой. Хотелось одного — зализать раны, которые все еще кровоточили, и для зализывания Детройт подходил не хуже любого другого места. Так, по крайней мере, я сам себе говорил.

Симптомы не проходили: головокружения, умеренная, а то и резкая тошнота. И этот вечный звон, иногда тихий, а иногда такой громкий, что Йейтсу казалось, будто его голова вот-вот расколется. Изредка симптомы отступали, словно волны при отливе, и тогда он мог проспать десять, а то и двенадцать часов подряд.

Хотя Хью в деньгах не нуждался, жил он в клоповнике на Гранд-авеню. Две недели он откладывал визит к врачу из боязни, что тот найдет у него злокачественную и неоперабельную опухоль мозга. Наконец он заставил себя выбраться в кабинет на Инкстер-роуд, где его принял медик-индус, лет семнадцати на вид. Выслушав Йейтса, доктор кивнул, сделал парочку тестов, и направил его в больницу на дополнительные проверки, а также для получения экспериментального лекарства от тошноты, которого сам доктор, к своему сожалению, выписать не мог.