Деннис Лихэйн - Общак

А потом его выгнали из хора.

Один мальчишка, Чад Бенсон — это проклятое имя Марв тоже никогда не забудет, — заявил, что видел, как Марв в раздевалке украл из сумки Дональда Сэмюеля шоколадный батончик «Бейб Рут». Заявил об этом перед всем хором, когда регент и преподаватели устроили себе гигиенический перерыв и ушли вниз. Чад сказал, всем известно, что Марв бедный, и если он снова проголодается, пусть сообщит им — они дадут ему мелочи. Марв назвал Чада Бенсона мешком с дерьмом. Тогда Чад принялся высмеивать Марва за то, что тот краснеет и брызжет слюной при разговоре. Потом Чад обозвал Марва нищебродом и спросил, не покупают ли ему одежду в Куинси в «Багин бейсмент» и все ли они там одеваются или только Марв со своей матерью. Марв ударил Чада Бенсона по лицу с такой силой, что оплеуха эхом отдалась в стенах этого святого места. Когда Чад упал на пол, Марв сел на него верхом, вцепился в волосы и ударил еще дважды. Третий удар повредил Чаду сетчатку глаза. Но не это повреждение, пусть и весьма серьезное, повлияло на общее развитие событий — с Марвом было покончено в тот самый миг, когда он сделал одно важное открытие. В этом мире всех Чадов Бенсонов не перебьешь. Им даже вопросов задавать не полагается. Во всяком случае, Марвинам Стиплерам.

Выгоняя его из хора, Тед Бинг, регент, нанес ему еще один удар. Он сказал Марву, что, по его мнению — мнению человека с искушенным слухом, голос у Марва сломается в девять.

Марву было восемь.

Ему даже не позволили поехать домой на школьном автобусе вместе с остальным хором. Просто выдали денег. Он добирался по Красной ветке под городом и вернулся в Ист-Бакингем. Дождался того момента, когда пойдет от метро домой, прежде чем съел шоколадный батончик. Ничего вкуснее в своей жизни он не пробовал ни до, ни после. То был не просто слегка подтаявший шоколад, но еще и насыщенная, маслянистая горечь жалости к себе, которая возбуждала все без исключения вкусовые рецепторы на языке и ласкала душу. Он был охвачен праведным гневом и одновременно ощущал себя трагической жертвой, и это чувство — Марв редко, но признавался себе в этом — было упоительнее любого оргазма.

Счастью Марв не доверял, понимая, что оно не продлится долго. Зато счастье несбывшееся было его верной подружкой, которой он с готовностью открывал свои объятия.

Голос у него сломался в девять, как и обещал Тед, мать его, Бинг. Хоровое пение было Марву заказано. И он по возможности избегал появляться в центре города. Те старые здания, которые некогда были его божествами, превратились в самые бессердечные на свете зеркала. Он видел в них многочисленные отражения себя, такого, каким ему уже никогда не стать.

После того как Човка показал им Гуантанамо на колесах, после его колючего взгляда и неприязненных слов, Марв расчистил всю дорожку, несмотря на больное колено и все прочее, а Боб все это время только смотрел, наверное весь в мечтах о собаке, из-за которой он сделался каким-то одержимым, с ним почти невозможно было разговаривать. Они вернулись в бар, и точно, Боб снова завел речь о своем долбаном щенке. Марв не показывал виду, насколько это ему неинтересно, потому что, сказать по правде, ему приятно было видеть, что Боба хоть что-то трогает.

Бобу в жизни не повезло даже не потому, что его воспитали пожилые родители-домоседы, у которых почти не было друзей и родственников. По-настоящему ему не повезло, потому что эти самые родители считали его вечным ребенком и так душили своей отчаянной любовью (Марв подозревал, что это было связано с неумолимо приближавшимся к ним часом переселения в мир иной), что Боб в итоге не научился толком выживать во взрослом мире. Наверное, многие его знакомые сильно удивились бы, узнав, что Боб бывает страшен, если задеть в его неспешном разуме некий переключатель, однако та часть его существа, что нуждалась в ласке, сильно подтачивала другую часть, того Боба, который мог бы надрать задницу любому, кто припрет его к стенке.

И вот теперь они под колпаком у чеченской банды, потому что Боб по наивности добровольно выдал информацию копу. И как оказалось, не просто копу. А тому, с которым он лично знаком. По церкви.

Чеченская банда. Не спустит с них глаз. Потому что Боб дал слабину.

Марв вернулся домой ранним вечером. В баре не было никаких особых дел, никаких причин торчать там, когда он платит Бобу и Рарди, чтобы они выполняли эту сучью — уж он-то знал! — работу. Марв замешкался в прихожей, снимая пальто, перчатки, шапку и шарф — зима, мать ее, вынуждает таскать на себе столько одежды, сколько гаваец за всю жизнь не увидит.

Дотти окликнула его из кухни:

— Это ты?

— А кто еще? — огрызнулся он в ответ, хотя давал себе слово быть помягче с сестрой в новом году.

— Ну, например, один из тех мальчишек, которые уверяют, будто продают подписки на журналы, чтобы заработать денег и вырваться из гетто.

Марв нашарил крючок, чтобы повесить шапку.

— Разве эти мальчишки не звонят в дверь?

— Тебе могли перерезать горло.

— Кто?

— Эти мальчишки.

— С журналами. Они что, выхватили бы из журнала какой-нибудь — как там они называются — вкладыш и полоснули меня картонкой?

— Твой бифштекс готов.

Он слышал, как шипит мясо.

— Уже иду.

Марв снял правый ботинок с помощью левого, однако левый пришлось снимать руками. На носке ботинка темнело пятно. Сначала Марв подумал, что это грязный снег.

Но нет, это была кровь.

Та самая кровь, которая натекла из ноги того парня, просочилась сквозь пол фургона на улицу.

Попала Марву на ботинок.

Черт, вонючие чеченцы!

Дайте тупому время. Дайте умному цель.

Когда он пришел на кухню, Дотти, в домашнем платье и тапочках с мохнатыми лосями, сказала, не отводя взгляда от сковороды:

— У тебя усталый вид.

— Ты даже не взглянула.

— Я смотрела вчера. — Она вымученно улыбнулась ему. — Вот, смотрю.

Марв прихватил из холодильника пиво, силясь выбросить из головы того парня с ногой и долбаного чеченца, который завинчивал ключом сверло.

— И как? — спросил он Дотти.

— У тебя усталый вид, — сказала она живо.

После ужина Дотти отправилась в гостиную смотреть свои любимые передачи, а Марв пошел в спортзал на Данбой-стрит. Он выпил слишком много пива, чтобы тренироваться, но всегда можно просто посидеть в парилке.

В это время там не было ни души — едва ли кто-то был и в зале, — и когда Марв вышел из парилки, он почувствовал себя гораздо лучше. Ощущение было такое, как будто он здорово потренировался. Если вспомнить, обычно так и бывало, когда он занимался в зале.

Он пошел в душ, втайне жалея, что не принес с собой контрабандой пива, потому что ничто не сравнится с холодным пивом под горячим душем да после тренировки. Марв вышел и начал одеваться у своего шкафчика. У соседнего стоял Эд Фицджеральд, лениво поигрывая замком.