Ирвин Шоу - Ночной портье

– У меня много дел в Париже. Я ужасно занят.

– Будем рады вам в любое время. Не стесняйтесь, пожалуйста.

– Благодарю вас, – поклонился я.

– Скажите, а цензура в Америке пропустит наш фильм? – опять тревожно спросила Надин.

– Полагаю, что пропустит. Насколько мне известно, сейчас все это разрешают. Не исключено, конечно, что кое-где местный шериф может и запретить, – говоря это, я чувствовал, что будь я сам шерифом, то приказал бы сжечь этот фильм, не считаясь с тем, законно это или нет. Но я не полицейский, а – нравится мне это или нет – один из соучастников грязного предприятия. Тон задают мои пятнадцать тысяч долларов. И я попытался небрежно продолжить наше деловое обсуждение:

– А как во Франции? Тут не будет препятствий?

– Во Франции ужасные порядки, – пожаловалась Надин, опять ни с того ни с сего пожимая мне руку. – Никогда не знаешь, как обернется. Выступит с воскресной проповедью какой-нибудь старый боров, и на другой день кинозалы погрузятся в темноту. Или, скажем, попадется на глаза жене президента или премьер-министра наша афиша… Вы и представить себе не можете, какая ограниченность у французов в вопросах искусства. К счастью, на следующей неделе обычно возникает какой-то новый скандал, и нас оставляют в покое. – Неожиданно она умолкла и выпустила мою руку. Отойдя на два шага, она оценивающе оглядела меня. – Сразу же видно, что вы отлично сложены, а?

– Много ходил на лыжах, – сказал я.

– У нас еще нет исполнителя на роль злодея, – сказала Надин. – Он появляется в двух весьма занятных сценках. В одной вдвоем с Присциллой, а в другой с ней и нубийкой одновременно. Вас это должно заинтересовать и очень позабавить.

– Вы очень любезны, мадам, – сказал я, – но если моя мать в Америке увидит меня в таких сценках… – Мне было стыдно приплетать к этому мою покойную мать, но казалось, что так можно быстрее отвертеться.

– У Присциллы тоже мать в Америке, – возразила Надин.

– Разные бывают матери. К тому же я единственный сын, – продолжал я. – Поверьте, мне бы хотелось помочь вам, но я в любой момент могу уехать из Парижа.

Надин досадливо пожала плечами.

– Одни беспокойства у меня с этим фильмом. Постоянно не хватает исполнителей. Одни и те же лица и одна и та же случка. А у вас обаяние потаенного секса, вроде как у молодого похотливого священника, этакая интригующая порочность. Невинная испорченность. Совершенно новый ракурс.

– Нет уж, как-нибудь в другой раз, – решительно отказался я.

– Но я еще займусь вами, – и Надин продемонстрировала свою хорошо заученную улыбку наивной школьницы.

От двух выпитых кружек пива бородатый критик, похоже, вдохновился и возбужденно затараторил с Надин по-французски.

– Филипп, – пожурила Надин, – говорите по-английски. У нас ведь гости.

– Но мы во Франции, – громко возмутился Филипп. – Почему бы им самим не перейти на французский?

– Потому что мы, англосаксы, прирожденные тупицы, – пояснила Лили. – К тому же, дорогуша, любому французу известно, что мы все недоучки.

– Он говорит по-английски замечательно, – сказала Надин. – Совершенно свободно. Он жил в Америке два года. В Голливуде. Печатал критические статьи в «Журнале кино».

– Вам понравилось в Голливуде? – полюбопытствовал Фабиан.

– Меня мутило от него.

– Но фильмы-то нравились?

– От них тоже мутило.

– А как насчет французских фильмов? – поинтересовалась Лили.

– Последний фильм, который произвел на меня впечатление, был «Бездыханный». – Филипп отхлебнул пива.

– Господи, да он вышел десять лет назад, – удивилась Лили.

– Даже больше, – невозмутимо произнес Филипп.

– Он такой педантичный, – пояснила Надин. – Щепетилен до мелочей…

– Сколько раз я тебе говорил, что это одно и то же? – напустился на нее Филипп.

– Много, много. Успокойся, пожалуйста. Кстати, он влюблен в Китай, – ни с того ни с сего добавила Надин.

– Вот как? – спросила Лили. – И китайские фильмы вам нравятся?

Похоже, она находила удовольствие в том, что подкалывала его.

– Я пока не видел ни одного китайского фильма, – ответил Филипп. – Но я непременно посмотрю, хотя бы пришлось ждать этого целых пять лет. Или даже десять.

Говорил он по-английски бегло, но с заметным акцентом. Глаза его блестели. По-моему, он был готов спорить с кем угодно и о чем угодно хоть на санскрите. А наткнись он вдруг на человека, готового во всем согласиться и не препираться, ему бы ничего не оставалось, как сдаться и покинуть поле боя.

– Послушайте, старина, – дружелюбно обратился к нему Фабиан. – Как вам понравилось наше творение?

– Merde. Дерьмо собачье.

– Да вы что? – Лили казалась изумленной.

– Филипп, – предостерегла Надин, – Присцилла понимает английский. Ты же не хочешь сказать, что она не справилась с ролью?

– Ничего, – пропела американка звонким сопрано. – Я никогда не принимала французов всерьез.

– Мы же в городе, где великий Расин представил «Федру», – напыщенно изрек критик, – где ушел из жизни Мольер, где Флоберу пришлось в суде отстаивать «Мадам Бовари», где бунтующие толпы высыпали на улицы после премьеры «Эрнани», где любили Гейне из-за того, что он творил на другом языке, и где нашел приют. Тургенев.

Борода Филиппа ходила ходуном от возбуждения, а фамилии великих людей он выговаривал с особым смаком.

– В мое время, – продолжал он, – были такие фильмы, что ими гордилась вся нация. «Большие иллюзии», «Рыжик», «Запретные игры». А как можно обсуждать то, что нам сегодня показали? Нагромождение нелепостей и безвкусицы, пошловатенькие попытки пробудить самые низменные чувства…

– Ты рассуждаешь, как пуританин, которого нашли в капусте, – оборвала его Надин. – Хотя мы наслышаны о твоих похождениях, можешь мне поверить.

Критик насупился и заказал еще пива.

– А что вы мне показали? – огрызнулся он. – Дюжину половых актов между этой американской пустышкой и марокканским красавчиком, который…

– Послушай, cheri, – вновь вмешалась Надин, – ты же всегда подписывал петиции против расизма.

– Ничего, Надин, – успокоила ее Присцилла. Она усердно поедала шарики мороженого в шоколаде. – Я привыкла не обращать внимания на болтовню французов.

Марокканец дружелюбно улыбнулся во весь рот. По-видимому, его знания английского не хватало на то, чтобы разобраться в тонкостях этой светской беседы.

– Или возьмите «Мейд ин Франс», сделано во Франции, – не унимался критик. – Написано во Франции, сочинено во Франции, нарисовано во Франции… Ты помнишь? – Он ткнул обвиняющим перстом в Надин. – А ведь я просил, чтобы ты помнила, что это значит для Франции. Славу! Гордость. Преданность прекрасному, искусству, высочайшим порывам души человеческой. А во что вы превратили марку «Мейд ин Франс»? В технику копуляции, податливость влагалища…