Сидни Шелдон - Пески времени

Епископ заметил, что полковник Акока несколько исказил высказывание Ортеги-и-Гассета – в оригинале упоминались еще армия и правительство, – но он благоразумно промолчал. Он вновь обратился к премьер-министру в надежде на более конструктивную беседу.

– Ваше превосходительство, католическая Церковь…

Премьер– министр почувствовал, что Акока перестарался.

– Не поймите нас превратно, епископ. В принципе, конечно, правительство полностью поддерживает католическую церковь.

Полковник Акока не унимался.

– Но мы не можем допустить, чтобы церкви и монастыри использовались против нас. И если баски будут продолжать прятать там оружие и устраивать свои сборища, вам придется отвечать за последствия.

– Я уверен, что полученные вами сведения недостоверны, – спокойно сказал епископ. – Однако я непременно и незамедлительно проверю это.

– Благодарю вас, епископ, – буркнул премьер-министр. – На этом и порешим.

Премьер– министр Мартинес и полковник Акока подождали, пока епископ ушел.

– Что вы скажете? – спросил Мартинес.

– Ему известно, что происходит.

Премьер– министр вздохнул. «У меня сейчас хватает проблем и без того, чтобы портить отношения еще и с церковью».

– Если церковь на стороне басков, то она против нас, – жестко сказал полковник. – Я хотел бы проучить этого епископа, с вашего позволения. Премьер-министр был поражен фанатизмом, блеснувшим в глазах этого человека.

– А вы действительно располагаете сведениями, что церковь помогает повстанцам? – спросил он несколько осторожнее.

– Разумеется, ваше превосходительство.

Невозможно было определить, насколько этот человек говорил правду. Премьер-министру было известно, как сильно Акока ненавидел церковь. «А может, и неплохо было бы поставить церковь на место при условии, что полковник Акока не переусердствует». Премьер-министр Мартинес стоял задумавшись.

Молчание нарушил Акока.

– Раз церковь укрывает террористов, значит, церковь должна быть наказана.

Премьер– министр неохотно кивнул.

– Где думаете начать поиски?

– Вчера Хайме Миро и его людей видели в Авиле. Они, вероятно, скрываются там в местном монастыре.

Премьер– министр принял решение. -Обыщите его! – сказал он.

Это решение послужило началом цепи событий, которые потрясли не только Испанию, но и весь мир.

Ничто не нарушало тишины, мягкой и спокойной, подобной легкому снегопаду, ласковой, как шепот летнего ветерка, безмолвной, как звезды. Цистерцианский монастырь строгого послушания располагался у стен Авилы – самого высокогорного города Испании, в 112 километрах от Мадрида. Монастырь был построен как хранилище безмолвия. Устав его был принят в 1601 году и оставался неизменным на протяжении веков: литургия, религиозные обряды, строгое уединение, епитимья и безмолвие. Постоянное безмолвие.

Монастырь представлял собой простое сооружение, состоявшее из группы сложенных из неотесанного камня домов вокруг главного здания с возвышавшейся над ним церковью. Свет, проникавший через открытые арки на центральный дворик, падал на выложенный большими каменными плитами пол, по которому бесшумно скользили монахини. В монастыре было сорок монахинь, они жили в кельях и молились в церкви. Это был один из семи монастырей, сохранившихся в Испании, в то время как сотни других были разрушены гражданской войной, когда Церковь в очередной раз подвергалась гонениям, что уже не раз случалось в Испании на протяжении многих веков. Жизнь в цистерцианском монастыре строгого послушания была целиком посвящена молитвам. Это было место, где не существовало ни времен года, ни времени как такового, и те, кто попадали сюда, навсегда удалялись от внешнего мира. Цистерцианская жизнь заключалась в созерцании и покаянии, богослужения совершались ежедневно, и уединение было абсолютным и полным. Все сестры одевались одинаково, и их одежда, как и все в монастыре, была частью вековой символики. Плащ с капюшоном символизировал невинность и простоту; холщовая туника – отказ от мирских забот и смирение; наплечник – небольшой кусок шерстяной ткани, накинутый на плечи, – готовность трудиться. Довершал облачение монахини апостольник – льняное покрывало, накинутое на голову, обрамляющее лицо и складками спускающееся на шею.

В обнесенном стеной монастыре система лестниц и коридоров соединяла между собой трапезную, молельную, кельи и часовню. Повсюду царила атмосфера холодной и чистой пустоты. Решетчатые, с толстым стеклом окна выходили в сад, окруженный высокой стеной. Каждое окно было за железной решеткой и находилось выше уровня глаз, чтобы ничто не отвлекало затворниц. Трапезная была длинной и строгой, ее окна всегда были закрыты ставнями и занавешены. Свечи в старинных подсвечниках бросали причудливые тени на стены и потолок.

В течение четырех столетий ничто не менялось в стенах монастыря, кроме лиц его обитательниц. У сестер не было никаких личных вещей: следуя примеру Христа, они желали быть неимущими. И сама церковь была лишена какого-либо убранства, если не считать бесценного креста из чистого золота, подаренного ей много лет назад неким богатеем, готовившимся в то время к вступлению в орден. Поскольку этот крест никак не сочетался с общей строгостью обстановки, его хранили в шкафчике трапезной. Над главным престолом церкви висел простой деревянный крест.

Женщины, посвятившие свою жизнь Господу, вместе жили, вместе работали, вместе ели, вместе молились, но никогда не касались друг друга и никогда не произносили ни слова, за исключением тех случаев, когда они слушали литургию или же когда преподобная мать-настоятельница Бетина обращалась к ним в уединении своего кабинета. Но даже там, насколько это было возможно, использовался древний язык жестов. Преподобной матери уже минуло семьдесят, но у нее было живое лицо, она сохранила бодрость и силы и наслаждалась счастливой и мирной жизнью в монастыре, жизнью, посвященной Господу. Она была ревностной покровительницей своих монахинь и, когда приходилось прибегать к наказаниям, сама испытывала большие страдания, чем наказуемые.

Монахини ходили по коридорам и галереям с опущенными глазами, сложив на груди спрятанные в рукава руки, помногу раз проходя мимо своих сестер, не произнося ни слова и не выказывая никаких знаков внимания. И только звон колоколов нарушал тишину монастыря – звон, который Виктор Гюго называл «оперой колоколен».

Разные дороги привели сюда сестер. Они были из семей аристократов, фермеров, военных… Из разных стран пришли они в монастырь. Богатые и бедные, образованные и невежественные, ничтожные и благородные – все они теперь были равны в глазах Господа, объединенные желанием быть вечными невестами Христа.