Джон Коннолли - Гнев ангелов

Коллектор нашел тех грабителей. И никто их больше никогда не видел.

Хотя на самом деле это не совсем верно.

Части их кое-кто видел.

После того инцидента предприятие Сестры и Брата больше не тревожили преступники или угрозы преступлений. Но тогда по какой же причине им понадобились камеры видеонаблюдения? В общем, по той же причине такие же камеры прятались в другом конце улицы за светильниками, на фасаде заброшенного пустующего здания, не выставленного ни для продажи, ни для аренды, и рядом с ним в винном магазине также работала параллельная двойная система наблюдения. Использование этих систем в совокупности с камерами в ныне сгоревшей конторе Элдрича предоставляло полный обзор улицы.

Просто на всякий случай.

И сейчас Коллектор, сев за небольшой компьютер рядом с сейфом, подсоединился к цифровой записывающей системе, нашел данные с двух камер, расположенных на здании ломбарда, и вывел их параллельно на монитор. С помощью мышки он навел курсор на время, предшествующее взрыву, — и вот уже на экране возник мужчина с опущенной головой. Он шел прямо на камеру, но оглянулся через плечо, повернулся, поднял руку. Внезапно раздался взрыв, и двойные помехи, вызванные взрывом, исказили изображения с обеих камер. Когда изображение прояснилось, этот мужчина бежал без оглядки, уже не пряча лицо, а потом исчез сначала с одного, а потом и с другого выведенного на экран окна.

Коллектор вернулся к началу нужного участка записи и, медленно выводя данные, добился появления на мониторе одного четкого образа. Он дважды увеличил изображение определенного участка. Брат стоял за его спиной, не сводя с экрана пристального взгляда.

— Отлично, — оценил он.

— Да, отлично, — согласился Коллектор.

Теперь черты лица мужчины четко предстали перед ним. Коллектор подался вперед и коснулся лица на экране:

— Я знаю вас.

Позднее тем же утром мы с Ангелом и Луисом выехали в Фоллс-Энд с двумя целями: во-первых, мы собирались выяснить, не сможет ли Мариэль Веттерс сообщить нам что-либо полезное о местонахождении того самолета, вспомнив любые обмолвки своего отца, какими бы несущественными они ей ни казались. Если же она ничем больше не сможет нам помочь, то я мог спросить об этом еще одного человека, хотя из-за этого пришлось бы ненадолго уехать из Фоллс-Энда.

И во-вторых, мы составили план для возможного лесного похода. В связи с чем я позвонил Джеки Гарнеру и попросил его приехать в Фоллс-Энд как можно быстрее, потому как Джеки превосходно знал эти леса. Энди Гарнер, его старик, оставил свою жену в покое, когда Джеки был еще ребенком. Между супругами возникли непримиримые противоречия: мать считала отца Джеки несусветным чудовищем — жутким ловеласом, бездельником, неспособным найти достойную работу, и бесполезным пожирателем кислорода, — и они разошлись, хотя он до самой смерти продолжал принимать участие в жизни сына, а бывшая жена продолжала любить его, несмотря на свои обоснованные претензии. Энди Гарнер обладал редкостными обаянием и харизмой; они помогали ему избегать боли провалов, вызванных его недоброжелателями, и пробуждали в тех, кому он сам причинил неприятности, некоторую терпимость и даже склонность к прощению. Мать Джеки, знавшая его слабости, как никто другой, иногда уже после развода допускала бывшего муженька к себе в постель, и именно она нянчилась с ним во время его последней болезни, оставшись, по сути, его безутешной вдовой.

Энди Гарнер держался на плаву, работая проводником в Большом Северном лесу во время охотничьих сезонов. Он считался отличным лесником, и постоянные клиенты нанимали его из года в год. Богатые бизнесмены и банкиры, причем Энди всегда гарантировал им, что они вернутся со своей охоты к городской жизни, хвастаясь трофеями подстреленных ими животных. В голодные годы, когда другие с трудом выискивали медведя или трофейных оленей для своих клиентов, Энди Гарнер с легкостью бил рекорды, увеличивая свои вознаграждения. В лесу, в глубоком единении с природой, он чувствовал себя по-настоящему счастливым, а вот в городах да столицах терялся. Оказавшись вдали от леса, он находил утешение в выпивке и женщинах, но во время охотничьего сезона хранил трезвость и целомудрие, будучи счастлив как никогда.

Как только сын достаточно подрос, Энди стал брать его с собой в лес, стараясь передать ему свои знания и развить природные задатки, которые мальчик, безусловно, унаследовал от него. И он оказался прав до некоторой степени: Джеки обладал отцовским пониманием и духовной близостью с миром природы, но имел более мягкий характер и мало интересовался охотой.

— На одних лесных прогулках денег не заработаешь, — пытался вразумить его отец. — Именно охота обеспечит твой стол хлебом с маслом.

Джеки Гарнер нашел иные пути для безбедного существования, легальные или нелегальные, но не упускал случая порой вернуться в лес, чтобы отдохнуть от матери, которая всегда была очень требовательной особой. И на этой почве он сошелся со своими приятелями, братьями Фульчи. Видимо, отчасти по этой причине эта троица так хорошо ладила.

Джеки не имел в лесу своей собственной стоянки, но полагался на щедрость друзей. Если таковой не обнаруживалось, он с удовольствием разбивал палатку. Когда я позвонил ему из машины и попросил присоединиться к нам в Фоллс-Энде, он сразу ухватился за эту возможность. Хотя я еще не сказал ему, что мы собираемся искать. Это могло подождать.

— Как дела у матушки? — спросил я.

Нам еще так и не представился случай нормально поговорить о ее болезни.

— Неважно. Мне следовало бы рассказать тебе об этом раньше, да, понимаешь, не хотелось признавать очевидного.

— Не мог бы ты выразиться более определенно, Джеки?

— Да я не могу даже толком произнести название, хотя достаточно часто слышал его за последний месяц: болезнь какого-то Крейтцфельда-Якоба. Тебе это что-нибудь говорит?

Я сказал ему, что не уверен. Мне приходилось слышать о такой болезни, но я не знал, каковы ее симптомы или прогнозы. К сожалению, Джеки уже знал.

— Она начала странно себя вести, — пояснил он. — Ну то есть еще более странно, чем обычно. Могла вдруг разозлиться на пустом месте, а потом вообще забыть, из-за чего весь сыр-бор. Я думал, может, у нее начался Альцгеймер, но врачи заехали к нам еще раз пару недель назад, поставив диагноз этого самого Крейтцфельда-Якоба.

— Ну и в какой она стадии?

— Ей дали год, может, немного больше. Развивается слабоумие, и зрение ухудшилось. Судороги бывают в конечностях. Надо определять ее в какой-то приют, и мы начали подыскивать место. Слушай, Чарли, а за эту работенку я получу какие-то деньги, верно? А то мне надо бы подкопить наличность. Я должен обеспечить ей хороший уход.