Карин Альвтеген - Тень

— Халина, я не знаю, на что ты рассчитывала, но ты не должна искать встреч со мной, ты же знаешь, что я женат.

Она фыркнула.

— В Вестеросе все выглядело иначе.

— Да, я понимаю, получилось глупо. Но я думал, все это подразумевает, что… все это случилось только… только тогда…

— Когда тебе захотелось немного потрахаться?

Аксель закрыл глаза и заслонил лицо рукой.

Ситуация абсурдная, и, несмотря на весь свой писательский опыт, он не может подобрать в ответ нужные слова. Сорока восьми лет от роду он стоит посреди улицы и пытается порвать отношения, которые никогда не собирался начинать. В надежде хоть как-то объясниться он всплеснул руками и начал жестикулировать.

— Прости, если я заставил тебя подумать, что между нами что-то возможно, пожалуйста, прости. Обычно я никогда так не поступаю, просто так получилось. Я думал, мы оба понимаем, что повторение невозможно. У меня семья, дети, и я… Я на самом деле прошу у тебя прощение.

Она улыбалась, но теперь по-другому.

— То есть, по-твоему, это все, да?

— К сожалению, да.

Она усмехнулась беззвучно.

— То есть ты, Аксель Рагнерфельдт, высоколобый писатель, полагаешь, что мною можно слегка попользоваться, а потом выбросить, как старое полотенце?

— Халина, пожалуйста.

Он смотрел умоляюще, но она только покачала головой:

— Как же я могла быть такой дурой?

Ему вдруг показалось, что он разговаривает с ребенком.

— Халина, пожалуйста, я искренне прошу прощение за все, что произошло. Давай попробуем расстаться друзьями, ведь это возможно?

Она затянулась сигаретой.

— Знаешь, что я делаю, когда сержусь на себя?

Он вздохнул:

— Ну почему мы не можем…

— Вот что я делаю, когда сержусь на себя.

Она протянула вперед руку. Он не успел понять, что происходит. Горящая сигарета, прижатая к ее запястью, погасла с шипящим звуком. Схватив Халину за руку, он с ужасом смотрел на кроваво-черный след.

— Ты с ума сошла?

Она замерла, оглушенная болью. Рагнерфельдт огляделся, пытаясь понять, видел их кто-нибудь или нет. Поблизости никого не было. Она закрыла рану рукавом куртки. Он взял ее за локоть, но она высвободилась, отступила назад, развернулась и пошла прочь. Окончательно утративший чувство реальности, Аксель, не шевелясь, смотрел ей вслед. Она перешла улицу, а он все еще стоял, не в силах осознать случившееся. Его испугало не только то, что она сделала, но и то, что он заметил в ее глазах. Он уловил это еще в прошлый раз, а теперь видел со всей ясностью. Он должен исчезнуть из ее сознания. Быть частью того, что занимает ее мысли, нельзя. На противоположной стороне улицы она вдруг остановилась и развернулась к нему лицом:

— Послушай, Аксель!

Он смотрел на нее не моргая и ждал.

— У тебя ведь такая богатая фантазия! Иди домой и подумай, как я могу поступить, когда сержусь на кого-нибудь другого.

В четыреста третьем номере Ян-Эрик проснулся один. Рядом на цветастом покрывале лежали лишь пустые бутылки — большая, из-под виски, и куча разноцветных маленьких из мини-бара. Он спал в одежде. Вернувшись в гостиницу, он обнаружил ключ, так изобретательно переданный ей в гримерной, у портье — внезапная пауза, по-видимому, заставила ее одуматься. В тот момент он этому даже обрадовался, но, оставшись один в гостиничном номере, не удержался и опустошил весь мини-бар.

Как же он ненавидит гостиницы. Мучительная изоляция. Клаустрофобия, вынужденное отсечение от привычного мира. Он всегда смотрит на план эвакуации и запоминает, куда нужно бежать, если начнется пожар. Убеждает себя: вероятность того, что гостиница загорится именно в ту ночь, когда здесь будет он, ничтожно мала. Но, с другой стороны, разве не так думали все сгоревшие и задохнувшиеся дымом постояльцы, которые не смогли найти выход?

Он с трудом приподнялся и, опершись на локоть, попытался найти воду. На прикроватном столике стояла бутылка минералки, но расстояние до нее представлялось ему непреодолимым. Он снова упал на подушки и закрыл глаза. Хотелось переместиться в другое место и другое время. Это не похмелье, это что-то другое. Наверное, он чем-то заболел. Сердце напряженно стучало, стук разносился по всей комнате. Раскаяние делало мучительной любую мысль. Его тело отравлено. Неужели он сам виноват в этих муках? Нет, по собственной воле сделать такое с собой нельзя. Ян-Эрик лежал неподвижно, убеждая себя, что его состояние не опасно для жизни.

Часы показывали без десяти шесть.

Сон улетучился безвозвратно, наступило похмелье.

В беспокойном забытьи прошли минут сорок. Потом Ян-Эрик снова вернулся в реальность. Начал осторожно перебирать вчерашние воспоминания. Пытался привести в порядок разрозненные впечатления. Вот он просыпается дома. В Стокгольме. Луиза и Элен уже ушли. Он думает об Аннике и выборе, который она сделала. И заново переживает горе утраты. И ложь родителей, длиною в тридцать лет.

Вновь накатывает страх, что Луиза его бросит. Он уже пообещал самому себе, что изменится. Не будет возвращаться домой с нечистой совестью. Не будет просыпаться в смирительной рубашке похмелья. Докажет, что способен на борьбу. С чем, он пока не знает, знает лишь, что не хочет, чтобы жена приняла такое страшное решение. Перед отъездом Ян-Эрик прошел мимо ее бутика. На двери висела табличка «Закрыто», на звонки Луиза не отвечала.

В поезде Яна-Эрика не оставляло ноющее беспокойство, и он все время думал о том, как станет лучшим отцом, лучшим мужем, лучшим человеком. Подумал даже, что позвонит психотерапевту, если это будет необходимо.

Но потом он опять стоял в свете прожекторов, ощущая, как открываются поры кожи, благодарно впитывая безоговорочное восхищение публики. В крови пульсировал адреналин, успех и признание давали силы. В зале сидела женщина, которая им восторгалась и могла слушать его бесконечно. Все просто, и противостоять этому нельзя. И он опять поддался искушению. А после благодарил бога за то, что она передумала и не пришла.

Он изменится. Правда.

Ян-Эрик снова уснул и проснулся от звонка мобильного. Нашаривая в кровати телефон, он надеялся, что это Луиза. Вчера днем он звонил ей несколько раз, но она так и не ответила. И не перезвонила.

Он откашлялся, потом нажал кнопку ответа:

— Ян-Эрик Рагнерфельдт.

— Извините, это Марианна Фолькесон, я вас не разбудила?

Он снова откашлялся.

— Нет, все в порядке, я просто немного простужен.

Он с трудом сел в кровати. Несколько бутылочек со звоном упали на пол.

— Я хотела спросить, не нашли ли вы фотографию для похорон. Времени остается совсем мало, и если что, мне надо успеть увеличить снимок.

— Я немного поискал, но, к сожалению, пока ничего не нашел.