Жан-Кристоф Гранже - Кайкен

Вслед за остальными пассажирами Пассан вышел в просторный зал, напомнивший ему книги, издаваемые на двух языках. Все надписи дублировались: одна по-японски, вторая по-английски. Аэропорт Нарита походил на все аэропорты мира: бетонные постройки, искусственное освещение, холодные блестящие поверхности. Только одна особенность бросалась в глаза, он отмечал это и раньше: его окружали почти исключительно японцы.

Плоские лица, улыбчивые и закрытые одновременно, словно запертая на три оборота ключа дверь. Они множились, уходя в бесконечность. Одинаковые черные шапки волос… К Пассану возвращалось забытое ощущение восторга, испытанное в 1994 году, когда он впервые попал на архипелаг. В душе шевельнулось чувство благодарности к этому народу и этой земле.

Он не сдавал сумку в багаж, а потому направился прямо к выходу. До отъезда он сделал всего один звонок. В Париже было пять вечера, в Токио — полночь, но он все-таки рискнул и набрал номер брата Наоко, Сигэру, поскольку нуждался в проводнике для передвижения по лабиринту токийских улиц. Кроме того, брат мог снабдить его недостающей информацией. Пассан не стал ходить вокруг да около и заявил сразу: дело крайне серьезное. Если Сигэру хоть как-то участвовал в заговоре, сегодня он просто обязан оказать ему помощь и поддержку.

Пассан миновал таможню и вышел в зал прилетов. Сигэру — мятый льняной пиджак, повадка профессора-антиглобалиста — уже ждал его. В книгах и фильмах, выпускаемых гайдзинами, японцы всегда показаны одинаково: либо с непроницаемым выражением лица, либо с намертво приклеенной улыбкой. Они стоят прямо, будто аршин проглотили, свесив руки вдоль тела, всегда готовые поклониться и похожие на ожившие автоматы. Сигэру ничем не напоминал этот стереотип. Лет сорока, он воплощал собой беспечность и непосредственность, не имеющие ничего общего с устаревшими предрассудками. В молодости он перепробовал все: увлекался роком, алкоголем, наркотиками, но с тех пор остепенился и работал преподавателем английского и французского языков. И ни о чем не жалел.

Пассан помахал ему рукой, даже не потрудившись улыбнуться. Он не собирался изображать тут радость семейной встречи. Простив в душе Наоко, он так и не избавился от глухого раздражения к ее родным. Всем своим поведением они словно постоянно давали ему понять, кто он такой в их глазах — презренный гайдзин.

— Привет, Сигэру.

— Оливье-сан.

Они поклонились друг другу и одновременно обменялись рукопожатием. Пассан всегда испытывал неловкость в присутствии шурина. Если честно, он так и не сумел сдружиться ни с одним японцем мужского пола. В их обществе его не покидало чувство, будто он должен постоянно им что-то доказывать. Трудно сказать, что это было — проявления его паранойи или отражение реальной действительности.

Сигэру оказал ему истинно японский прием: ни слова об обожженном лице, ни одного вопроса насчет вязаной шапки, сильно смахивающей на натянутый на голову носок.

— Они здесь?

— Синдзи и Хироки у наших родителей.

— А твоя сестра?

— Уехала.

— Куда?

— Понятия не имею.

Опять вранье, подумал Пассан, пристально глядя на Сигэру. Тот смотрелся франтом: длинные волосы, бородка с проседью, модная одежда, зонтик под мышкой. Худощавое лицо смягчали круглые очки, выдававшие в нем человека умственного труда. Густая высокая шевелюра. Он мог бы показаться заносчивым и привыкшим командовать, если бы не мягкие очертания рта, свойственные особам нерешительным.

— Но хоть что-нибудь ты мне скажешь?

— Пойдем на экспресс. — Сигэру забрал у него сумку. — Через час будем в Токио.

Вечные увертки. Пассан еще не созрел для того, чтобы взять парня за грудки и вытрясти из него всю правду, но в душе дал себе слово, что действовать будет твердо и даже грубо. Он приехал сюда делать дело, а не дипломатию разводить.

— Я хочу видеть детей.

— Само собой. Родители нас ждут.

— Ты думаешь, они мне обрадуются? — Пассан скривился.

— Как всегда! — Сигэру рассмеялся.

Вот и пойми, что он хотел этим сказать.

«Успокойся!» — велел себе Пассан и поплелся за своим провожатым к выходу, повторяя про себя, что для сыщика, ведущего расследование, Япония — худшее на земле место.

Едва они вошли в поезд, как Пассан заметил ряд странностей. Свет в вагоне едва горел, кондиционер не работал. Это могло означать только одно — его специально отключили. Здесь просто так ничего не ломается.

Фукусима. Ну конечно. После аварии, случившейся на атомной электростанции после мартовского цунами, в стране был введен режим строгой экономии электроэнергии. Япония пребывала в трауре и добровольно отказалась от некоторых удобств. Как бы то ни было, духота в вагоне стояла такая, что Пассану показалось, будто он шагнул в тропическую оранжерею.

Он мельком оглядел пассажиров. Обычный набор: заядлые путешественники, по виду — австралийцы или американцы, бизнесмены с равнодушными лицами, придерживающие чемоданы на колесиках. Японские стюардессы в темно-синих форменных костюмах — эти хихикали, поднося ко рту ладонь. Некоторые из пассажиров читали, одним и тем же жестом прикрывая свою книгу, словно изучали некий мистический труд, содержащий ответы на все жизненно важные вопросы или универсальный рецепт успеха. Другие дремали. Одной из сверхспособностей японца является умение засыпать в любых обстоятельствах. Какая-то женщина сидела с открытым ртом и храпела. Тощий мужчина в костюме дрых без задних ног, не просыпаясь даже тогда, когда вагон подпрыгивал на стыках рельсов.

Пассан протер тыльной стороной ладони запотевшее стекло. Сквозь мутную завесу дождя виднелись, убегая за горизонт, бесконечные скопления домов. Жилые здания теснились друг к другу, заполняя все свободное пространство, и подступали вплотную к железнодорожной линии. Над их серой массой возвышался лес спутниковых антенн, жестяных навесов и лаково блестевших под дождем крыш. Пейзаж напоминал старинный рисунок, на котором размытая тушь создает массу монохромных оттенков.

Июнь в Японии — сезон дождей. Его здесь называют «цую» или «баю». На протяжении нескольких недель идут затяжные ливни. Иногда они сменяются моросящим дождиком или водяной пылью, но полностью выпадение осадков не прекращается. Все вокруг пропитывается сыростью — люди и идеи. При этом царит жара — влажная, тягучая, удушающая. Невыносимая. Муссон — но без тропических ветров. Всемирный потоп — но без Ноя. Остается одно — ждать лета. Настоящего лета. И японцы ждут его — терпеливо, как посетители автоматической прачечной ждут, когда высохнет выстиранное белье.

Тиба. Фунабаси. Такасаго. Токио. Пассан и Сигэру ехали молча — не в поезде же разговаривать. Наконец экспресс добрался до центра города, длинной иглой вонзившись в его сердцевину.