Барбара Вайн - Сто шесть ступенек в никуда

Мы говорили о книге — я с неохотой, поскольку предпочла бы получить деньги и забыть о ней, а Козетта с воодушевлением, — когда открылась дверь и вошла Белл. Или Лукреция Панчатики. Или Милли Тил. Она надела жемчуг и камею и нашла у меня золотую цепочку, а также нитку бус, которую обмотала вокруг уложенной в виде короны косы. Красное платье на ней болталось, но спереди этого не было заметно, поскольку Белл искусно сколола его на спине и талии. Ее кожа отличалась той очень бледной смуглостью, от которой лицо Лукреции словно светилось. Белл не улыбнулась в ответ на наши восторги — Козетта даже захлопала в ладоши, — а серьезно стояла между китайскими ширмами. Потом она грациозно опустилась в кресло с высокой спинкой и стала неотличима от портрета: левая рука сжимает резной подлокотник, правая придерживает маленькую раскрытую книгу в кожаном переплете, которую Белл принесла с собой.

Козетта захотела ее сфотографировать. Даже встала и принялась бродить по комнате в бесплодных поисках вспышки. Мне кажется, в конечном итоге она сделала какой-то снимок, хотя мы все понимали, что ничего не получится. Вспышку Козетта не нашла, зато обнаружила кольцо с гелиотропом. Она попыталась примерить перстень на руку Белл, но у той были слишком длинные и тонкие пальцы. На безымянном он болтался и подходил только для среднего. Белл сидела, необычно спокойная, и не смеялась над усилиями Козетты — даже не улыбалась. Как будто перевоплотилась в Лукрецию или Милли, которые заразили ее старомодной безмятежностью. Через какое-то время Козетта вернулась в постель, а Белл присоединилась к разговору, неспешной полночной беседе о моде и о том, как неудобно, должно быть, носить такую одежду все время; пока на ней было красное платье, она не курила. Мои сигареты лежали на туалетном столике в стиле артистического фойе, с зеркалом, окруженным электрическими лампочками, но Белл не взяла их.

Уставшая Козетта засыпала, но не решалась прямо сказать об этом и выгнать нас. Она кивала, улыбалась, встряхивалась, но голова у нее снова опускалась на грудь. Мы сжалились над ней и ушли, выключив свет. Белл сняла с пальца кольцо и оставила на туалетном столике.

Ночь была темной, без луны и звезд. Я обратила внимание на необычную тишину в доме, поскольку в этот час, как правило, откуда-нибудь доносилась музыка, слышался шепот или приглушенный смех. В ту ночь дом погрузился в глубокую тишину, и даже никогда не смолкавший гул транспорта вдалеке, казалось, утих. Лампочки на лестнице уже давно следовало заменить — обязанность Перпетуа, только она не знала об этом, поскольку никогда не бывала в доме после наступления темноты. По примеру предков мы взяли свечи, которые освещали нам дорогу в спальню.

Переодевшись в красное платье, Белл спускалась из моей комнаты в темноте, ориентируясь по свету, падавшему из дверей наверху и внизу. На лестнице она взяла меня за руку и повела за собой. Мы шли наверх, и ее длинная жесткая юбка шелестела при каждом шаге. Свет ночника в моей комнате был мягким и тусклым. Нарисованная Лукреция смотрела со стены на живую. Я подумала — не тогда, на следующий день, — каким бы странным, бесконечно загадочным представлялось бы все это девушке шестнадцатого века, если бы она могла вообразить, сидя перед Бронзино во всей своей красоте и изяществе, что с картины сделают репродукцию и копия, не менее великолепная и правдивая, будет висеть в комнате, куда войдут женщины, одна из которых она сама, упадут в объятия друг друга и займутся любовью.

Белл захлопнула дверь, толкнув ее пальцем ноги, обнаженным пальцем, который раньше не показывался из-под красного шелка. Какая тишина! Ни слов, ни звука дыхания. Наши губы разомкнулись, глаза закрылись, а потом, подобно оглушительному реву, на нас обрушился шелест струящегося шелка, звяканье золота и камней — платье и драгоценности падали на пол. Почувствовав трепет и восторг прикосновений шелковистой кожи, мы передвинулись в круг света, отбрасываемый на кровать одинокой лампой.

Сегодня воскресенье. Я не пишу по воскресеньям, а Белл не нужно на работу в магазин. Это время для разговоров. Кто так решил? К этому выводу мы, похоже, пришли одновременно, как будто вдруг поняли, что время пришло и что нам больше ничего не остается.

Работа в магазине изматывает Белл. Она засыпает, как только приходит домой, и под «домом» я имею в виду мой дом, потому что именно сюда она каждый день возвращается. На второй вечер и на третий часам к десяти она просыпалась, я вызывала такси, и машина отвозила ее в Килбурн, в дом под железнодорожным мостом. Но это казалось жестокостью, возможно, из-за того, что Белл была тихой и покорной, позволяя, чтобы ей помогали вдевать руки в рукава старого черного пальто, которое она носит, вели к ожидавшему на улице такси, приподнимали ей голову, чтобы поцеловать в холодную щеку. Поэтому в пятницу я постелила ей в свободной комнате, и она там спала — четырнадцать или пятнадцать часов подряд.

Долгие часы сна, наконец, подействовали и восстановили ее силы настолько, что сегодня утром, спустившись по лестнице со своей первой за день сигаретой, Белл уже не была так похожа на призрак, выглядела свежее и моложе и даже заставила себя улыбнуться. А когда более крупный и ласковый кот прыгнул ей на колени, она не смахнула его с рассеянным видом, а начала гладить. Чуть позже мы посмотрели друг на друга и пришли к одному и тому же решению. Нам нужно разговаривать. Все, о чем умалчивалось столько лет, теперь должно быть произнесено. Это важнее всего остального, что нас разделяет. Я убеждена, что именно звонок Фелисити — помимо всего остального — определил направление нашей беседы. Вчера вечером, довольно рано, когда Белл спала наверху, а я сидела в кабинете и в четвертый или пятый раз перечитывала «Трофеи Пойнтона», [49] Роман Генри Джеймса. она позвонила из своей квартиры где-то на окраине.

Я искренне считала, что больше никогда не услышу ее голоса. Все эти слова насчет встречи в Лондоне и неотвеченных вопросов, которые нужно обсудить, воспринимались мной как пустая болтовня, не заслуживающая внимания. Но нет, Фелисити говорила серьезно. В этот субботний вечер они с Эсмондом приехали в город и собирались поужинать в маленьком французском ресторанчике на углу, и ее вдруг осенило: «Почему бы не пригласить Элизабет? Мы заказали столик на четверых, но шансы, что Миранда и Джереми захотят с нами поужинать, с самого начала были практически нулевыми».

Предложение Фелисити меня чем-то привлекало. Какой она теперь стала? А он? И, самое главное, как они относятся друг к другу? Я говорила с Фелисити, а сама вспоминала ее крик, когда она увидела Эсмонда, поднимавшегося по лестнице в доме Козетты, вспоминала, как она уткнулась в плечо Харви. Но мне следовало помнить о Белл, которая спала наверху, потому что я была здесь, потому что мое присутствие вселяло в нее уверенность. Я солгала Фелисити, сказала ей, что уже приглашена сегодня на ужин. Мой отказ, похоже, ее не расстроил.