Барбара Вайн - Сто шесть ступенек в никуда

— Ему тоже хорошо, — заметила я.

— Конечно. Я в этом не сомневаюсь. Чем он занимается?

Я рассказала. Айвор сказал, что, наверное, слышал его голос, но не по телевизору, так ведь?

— Полагаю, в настоящее время у него перерыв?

Мы немного поговорили. Выбора у меня не оставалось. В отличие от Белл, которая просто не отвечала ему. Она сидела одинокая, ела, пила довольно много вина и не разговаривала, поскольку ей было не с кем: Айвора она отвергла, а ее саму отверг Марк — по крайней мере временно. Смотрел он только на Козетту и общался только с ней. Закончив с едой, Марк повернулся к Козетте и что-то говорил ей тихим, ласковым, проникновенным голосом, чуть громче шепота. Помню, я подумала, что они с Белл похожи, и их можно даже принять за родственников. Разумеется, Козетта была старше и не такой красивой — причем не только из-за возраста, — но обе принадлежали к одному типу, с той же светлой, северной красотой, с лицом, как у богини из Валгаллы, Фрейи или Брунгильды. Ее правая рука лежала на скатерти, пухлая белая рука, не похожая на руку Белл, и Марк накрыл ее своей ладонью. Она что-то сказала ему, и его ответ — исполненный благодарности, нежности и страсти — наверное, слышали все:

— Дорогая!

Айвор повернулся ко мне:

— Конечно, он актер.

Это было жестоко, но ничего другого мне не приходило в голову. И все же… Когда я в школе читала «Эсмонда» Теккерея, то всегда удивлялась, как леди Каслвуд, «старая» и с оспинами на лице, вдруг превратилась в красавицу. Козетта тоже стала красивой — вне всякого сомнения, по той же причине. Она оплатила счет, и Марк не протестовал. Выбора у него все равно не было. Чуть позже Козетта рассказала мне, что его приглашали на собеседование на телевидение, но он оказался не очень фотогеничным. Скорее не киногеничным, что удивительно с такими скулами и ртом.

— Марк слишком красив, — сказала Козетта. — Понимаешь, главную роль ему не дадут, он же не звезда, а для второстепенных он слишком красив. Отвлекает внимание от звезд.

Возможно, это правда. Похоже на вердикт Голливуда тридцатых годов. Скорее всего, Марк просто был не очень хорошим актером, и, насколько мне известно, он так и не нашел себе работу. Тем не менее его интересы были достаточно широки: он читал, ходил на прогулки, занимался в спортзале еще до того, как это вошло в моду, страстно любил театр и водил Козетту на дневные спектакли и в экспериментальные театры, он готовил, причем так, что дорогие деликатесы остались в прошлом. Похоже, у него не было друзей, что казалось странным, а если и были, то никогда не появлялись в «Доме с лестницей». Тем не менее он сделался хозяином дома — роль, к которой Айвор и Риммон даже не приблизились.

Нельзя сказать, что Марк стал деспотичным или даже властным, не начал вдруг командовать другими или указывать Козетте, что она должна делать. Ничего подобного. Просто когда нужно было принимать решение, он его принимал. И давал понять, что не все обитатели «Дома с лестницей» тут желанные гости. Например, Гэри и Фей.

— Он спросил, мыл ли я когда-нибудь машину Козетты, — пожаловался мне Гэри. — Сказал, что таким было условие, когда я тут поселился.

— Дело не в том, что Гэри обижается, — уточнила Фей. — А в том, кто это говорит. Он бы не обиделся, если бы услышал это от Козетты.

— Если не считать, что Козетта так никогда не скажет. Может, я иногда бы и мыл этот тарантас, только Козетта все время меня отговаривала.

С Бригиттой и Могенсом трудностей не возникло. Не знаю, как Марк это сделал — наверное, просто предложил съехать. Они были очень молоды, а Могенс принадлежал к числу тех немногих датчан, которые не знают английского. Идти им было некуда, и Бригитта плакала, покидая дом; Марк их сопровождал. Сцена напомнила мне картину «Изгнание из рая»: подавленный Адам, плачущая Ева и ангел мщения, который гонит их перед собой. Козетта ничего не знала, он скрывал от нее, а когда узнала, то очень расстроилась. Марк сказал, что ничего с ними не случится и что они могут обратиться за помощью к датскому консулу.

— Все хорошее рано или поздно кончается, — сказал он.

Козетта с тревогой взглянула на него:

— Не говори так!

— Я имел в виду их, а не нас.

Мервин и Мими съехали еще раньше — они возвращались только на долгие рождественские каникулы. Риммон был болен. Он не пристрастился к какому-то определенному наркотику, а просто отравил организм всем, что за последние два или три года проглотил и ввел себе в вены. Он очень похудел, страдал отсутствием аппетита, слонялся по дому, тощий, с ввалившимися глазами, и абсолютно ничего не делал. Марк отказывался называть его Риммоном и упорно употреблял настоящее имя, Питер. Риммона расстраивало почти все, даже намек на критику, и когда Марк заявил ему, что так больше продолжаться не может и нужно обратиться к психиатру, он заплакал. Разумеется, Марк никогда не повышал голоса и ни в коем случае не проявлял агрессии, он неизменно был мягок и всегда тщательно обдумывал свои слова, но Риммон все равно плакал и не мог остановиться; слезы текли ручьем. В конце концов Марк показал его врачу — естественно, у Козетты был личный врач, — и бедняга Риммон оказался в психиатрической лечебнице, навсегда исчезнув из поля зрения, по крайней мере моего.

Я стала гадать, кто будет следующим. Гэри и Фей были еще здесь, но уже поняли, что их всего лишь терпят из милости; им явно намекали, что пора съезжать, и чем скорее они найдут себе комнату или квартиру, тем лучше. На друзей Козетты, не живших в доме, Марк реагировал иначе, радушно принимая Адмета и Эву Фолкнер, которые через несколько месяцев поженились, а также Пердиту с Луисом, супругов Касл и братьев Козетты. Все они были более или менее уважаемыми людьми, работали или, по крайней мере, имели профессию, не принимали наркотиков, не веселились до утра, не покупали одежду на распродаже подержанных вещей, не занимались прилюдно любовью. Иногда я видела, как задумчивый взгляд Марка останавливался на Белл, когда она лежала на диване Козетты и непрерывно курила, или удалялась в комнату с телевизором, или когда он встречал ее на лестнице, поднимающуюся к себе в комнату, закутанную в искусственную шубу Фелисити. И задавала себе вопрос: не будет ли самонадеянностью предположить, что дни Белл в «Доме с лестницей» сочтены?

— Они поженятся, — как-то вечером сказала мне Белл, когда мы остались с ней в гостиной одни. Марк с Козеттой отправились в театр, куда-то в пригород. — Вот увидишь.

— Думаю, именно этого она хочет.

— Оба хотят. Ты знаешь, что я думаю о браке. Это экономическое соглашение. Ты и сама бы поняла, если бы не твоя сентиментальность.

— Хочешь сказать, — уточнила я, — что ей нужен он, а ему ее деньги?