Татьяна Вагнер - Живыми не брать!

Я остановилась, облизнула губы, сбросила с плеча обрез и прицелилась: руки у меня мелко и противно дрожали, ладони были липкими от пота…

Громыхнул выстрел, блеклая фигура исчезла. Но темнота ответила на применение оружия глухим опасным потрескиванием, невесть откуда взявшийся сквозняк повеял в проходе, фонарик погас.

Еще несколько шагов в кромешной темноте, и я уткнулась в земляную стену.

Осторожно, пядь за пядью, ощупываю преграду руками. Есть! Земля неплотно утрамбована и продолжает осыпаться от малейшего прикосновения, подземный ход завален не полностью! Я снова зажгла фонарик: между осыпью и потолком сохранился небольшой зазор, только протиснуться в него будет непросто. После безуспешной попытки я стащила куртку, протолкнула ее на ту сторону. Услышала, как она зашуршала, соскальзывая на пол. Пробую выгребать землю руками. Ковыряю дулом двустволки, чтобы проще было протиснуться. Если я застряну в этом подземном лабиринте, помощь ко мне придет очень не скоро, если вообще придет.

Пришлось извиваться, как громадному земляному червяку, чтобы протиснуться через щель. Оказалось, что дальше ход совсем узкий, и мне пришлось ползти на четвереньках. Я догадалась разорвать шарф и обмотала ладони, чтобы не повредить кожу. Остается только догадываться, во что превратились мои брюки на коленках! Я остановилась, поднесла фонарик к одежде – вскрикнула и дернулась так, что стукнулась головой об низкий потолок: из земляных стен то там, то сям выпирали человеческие кости!

Когда зубы у меня перестали клацать, а сердце колотиться от ужаса, я поняла, что это добрый знак! Где-то рядом со мной навь, значит, до Слободки уже рукой подать; наклонила голову и двинулась вперед так быстро, как позволял этот узкий подземный коридорчик. Мчалась, пока не ударилась о дверцу из струганых досок. Ни замка, ни ручки, ни ступенек – ничегошеньки, чтобы ее открыть. Я громко постучала по доскам кулаком – вдруг какой-нибудь доброхот услышит шум и догадается впустить меня?

Тишина. Никого нет.

Доски с виду не толстые, сквозь щели между ними просачивается тусклый свет – они плохо прилегают друг к другу. Попыталась раскачать одну рукой – бесполезно. Ход в подземелье забили неаккуратно, зато крепко. Проломить прикладом? В этой подземной тесноте я даже размахнуться как следует не смогу. Единственное, что может сработать, – лечь на мерзкий пол и вышибить пару досок ногами.

Получилось! Я вывалилась из подземелья в пыльный захламленный чуланчик, несколько раз чихнула, потерла глаза, чтобы быстрее привыкнуть к серому полумраку, и стала искать двери – только бы они оказались открыты.

Ничего подобного.

Много раз и в школе, и от бабушки мне приходилось слышать истории про старые добрые времена, когда люди в деревне не имели привычки запирать двери на ключ. Я свой школьный шкафчик тоже никогда не закрывала и даже скрутила с него замок для какой-то более насущной нужды. По одной простой и прозаической причине: мне было нечего в нем хранить, даже в младших классах, когда я более-менее регулярно болталась в школе с утра и до обеда. Но столько замков, засовов и всяких хитроумных тайников, как в этой долбаной Слободке, я даже представить себе не могла!

Что это значит?

Только одно – поселянам есть что скрывать, размышляла я, пока подыскивала среди хлама и разгибала кусок ржавой проволоки, чтобы ловчее подцепить крючок, на который дверь закрыта снаружи.

Во дворе я улыбнулась солнцу и голубому небу – день сегодня по-настоящему весенний. Воздух звенит от птичьего щебета. Если голосистые птахи прилетели сюда так быстро, значит, и вчерашний праздник, и все обряды старцев удались!

У меня тоже все получилось! Какое это счастье – вырваться из душного темного земляного лаза! Я вдохнула чистый, прохладный воздух и даже глаза зажмурила от удовольствия, а когда открыла – прямо передо мною стояла Настасья Васильевна и, как всегда, недовольно прищурилась и принялась отчитывать меня:

– Нюта, Нюта, какая ты скорая. Пообедала, поскакала – а самое важное позабыла…

Я недоуменно хлопала глазами: как она успела сюда раньше меня? Но в таком месте, как Форпост, быстро перестаешь удивляться. Значит, пойдем к старцу вместе.

Настасья Васильевна протянула ко мне руку:

– Давай, давай сюда…

– Что давать? – не сообразила я.

– Сама знаешь, – насупилась женщина, шагнула и оказалась прямо передо мной.

Я уже полезла в карман за пузырьком, но с плеча съехало ружье…

…Стреляй в любого, кто тебе будет путь заступать. В любого! Хоть в брата, хоть в свата, хоть в родную мать. Стреляй, сразу стреляй…

Нет, Настасья Васильевна мне не родная мать… но все же…

Стреляй, сразу стреляй…

Я перехватила ружье и, практически не целясь, выстрелила по знакомой фигуре в темном платке. Черная фигура свернулась и рассыпалась горсточкой праха.

Была она или только примерещилась мне?

Последняя пуля из двустволки не пропала напрасно. Почти одномоментно с выстрелом я услышала, как зазвенело и посыпалось вниз разбитое стекло. Но меня не остановить такой ерундой. Я взбежала по ступенькам, прикидывая, как быстрее отыскать спальню Феодосия Ильича, и даже обрадовалась, столкнувшись в дверях с теткой Ниловной. Она бежала к крыльцу так, что запыхалась, обмахивалась руками и был похожа на курицу, которая пытается взлететь:

– Да что ж за напасть? Кто гвалт поднял, когда больной в доме? Опять ты, путница? Чумазая вся, в грязи – чего тебе?

Я схватила тетку под руку, закричала:

– Ведите меня к Феодосию Ильичу!

– Дык болеют оне сильно…

– Я знаю! Идемте к нему. – Я резко нажала ей на локоть. Пыхтя и вздыхая, Ниловна повела меня по хитросплетению переходов между домом и пристройками, пока мы не остановились перед внушительной дверью, Ниловна постучала:

– Макарий, поди сюда!

Дверь открылась, в просвете появилась светлая бородка Макария, Ниловна тут же затараторила:

– Выйди, погляди! Путница, будь она неладная, разнесла стекло с обреза! Потом говорит, веди, мол, меня к Феодосию…

– Входи! – Макарий пустил меня в комнату, к большому неудовольствию тетушки:

– Для чего только ты, Макарий, таких гостей приваживаешь, один убыток от них! Сам погляди – я уже и руку об то стекло успела порезать! – на ладони у тетеньки действительно была кровь, она наспех перевязала ее носовым платком.

– Что я, стекла битого не видел? Ниловна, вы бы лучше за пирогами смотрели, не ровен час, пригорят, – и рука у вас была бы цела.

– Нет, пойдем со мной, пойдем… – Макарий сдался под атаками грузной тетушки и вышел, притворив за мной двери.

Я огляделась внутри комнаты: посох слепого старца был прислонен к широкой деревянной спинке кровати так, что вырезанный на нем филин словно парит над лицом больного, пытаясь защитить его от недуга. Белизна подушек, седины и рубахи, в которую он был облачен, сливались, а кожа приобрела желтоватый, восковой оттенок. Веки его были плотно закрыты, ноздри и губы неподвижно замерли. В таком лице трудно обнаружить признаки жизни, как ни старайся.