Жан-Кристоф Гранже - Пассажир

Нарцисс позвонил в домофон. Ему сейчас же открыл слуга-филиппинец. Нарцисс назвался, и слуга, ни слова не говоря, отправился за хозяином. Нарцисс ждал в холле, переминаясь с ноги на ногу на черно-белой плитке. На стенах, освещенных галогеновыми лампами, висели картины. Ар-брют в чистом виде.

Одна из самых больших представляла собой карандашный рисунок на развернутой картонной коробке. Автор с высоты птичьего полета запечатлел деревушку с вьющимися вокруг нее дорогами и тропками. Приглядевшись, Нарцисс обнаружил, что линии дорог складываются в лицо ведьмы с разинутым ртом, готовой проглотить селение. Рядом висел выполненный мелом триптих, изображавший то же самое лицо, принимающее поочередно три разных выражения. Изумление. Страх. Ужас. Красные глаза, фиолетовые тени под ними, тревожный фон — казалось, картина написана кровью.

Остальные работы воспроизводили стиль американских комиксов шестидесятых. Сюжеты вполне невинные — сценки повседневной парижской жизни. Рынок, кафе, дружеское застолье… Но персонажи! Они скалились и корчили жуткие рожи, ибо по соседству с ними художник поместил разлагающиеся трупы и кровоточащие тела животных с заживо содранной кожей…

— Нарцисс! Это и правда ты?

Он обернулся и увидел полного пожилого мужчину в белом халате. На носу у него сидели авиаторские очки с затемненными стеклами, седую голову покрывала белая ермолка. Вокруг шеи было повязано махровое полотенце. По его лицу стекали капли пота — должно быть, он оторвал его от занятий на тренажерах. Любопытно, подумал Нарцисс, а в спортзале он ермолку снимает или нет?

Мужчина обнял его с сердечностью старого друга, затем чуть отстранился, вгляделся ему в лицо и весело рассмеялся:

— Как же я рад видеть тебя вживе! Последние месяцы твой портрет висит у меня над кроватью!

Он широким жестом пригласил его в гостиную, располагавшуюся справа. Нарцисс вошел в просторный зал, убранство которого было выдержано в том же кичливом, аляповатом стиле, что и сам дом. Велюровые диваны золотисто-желтого цвета. Белые меховые подушки. На мраморном полу — восточные ковры, раскиданные в беспорядке. На камине — массивный иудейский семисвечник-менора. Такой огромный, что вполне заслуживал своего названия «семь очей Господа».

И повсюду — произведения маргинального искусства. Скульптуры из консервных банок. Картины в стиле примитивизма, писанные не на холстах, а на чем попало. Эскизы, покрытые таинственными надписями. Нарциссу пришло на ум сравнение с отчаянно фальшивящим духовым оркестром. В общем-то, то же ощущение, что он испытал от внешнего облика и интерьера этого дома.

Коллекционер опустился на один из диванов. Под расстегнутой домашней курткой виднелась майка с надписью «Faith» [29] Вера (англ.). готическими буквами.

— Садись. Сигару?

— Нет, спасибо, — отказался Нарцисс, устраиваясь напротив собеседника.

Амсалем извлек из лаковой китайской шкатулки толстую сигару и захлопнул шкатулку тыльной стороной ладони. Взял нож с рукояткой из слоновой кости и отрезал у сигары кончик. Наконец сунул ее в рот, зажав своими великолепными зубами, и, пыхнув несколько раз, прикурил. Ритуал был совершен.

— Что меня привлекает в ар-брют, — заговорил он, словно перед ним сидел интервьюер, — так это свобода. Чистота. Знаешь, какое определение дает этому искусству Дюбюффе?

Нарцисс вежливо мотнул головой.

Амсалем насмешливо продолжил:

— «Под этим явлением мы подразумеваем произведения искусства, выполненные людьми, лишенными какой бы то ни было художественной культуры. Это искусство, основанное на чистом созидании, — в отличие от культурного искусства, работающего по принципу хамелеона и обезьяны».

Он выпустил густой клуб дыма и вдруг посерьезнел.

— Единственный яд, — тихо проговорил он, — это культура. Она душит оригинальность, индивидуальность, творчество. — Он потряс сигарой. — Она навязывает художнику свой гребаный политический заказ!

Нарцисс не собирался с ним спорить. Он дал себе пять минут, прежде чем перейти к объяснению причины своего визита. Оратор тем временем взгромоздил на журнальный столик ноги, демонстрируя найковские кроссовки в золотых разводах.

— Хочешь пример? Пожалуйста. Возьми Мадонну с Младенцем эпохи Возрождения. Да Винчи, Тициан, Беллини… Великолепные полотна, кто возражает, но есть в них, дружище, одна малюсенькая деталька, которая портит все дело. Младенец Христос изображен необрезанным! Мазл тов! У этих католиков Христос перестал быть евреем!

Амсалем убрал со стола ноги и с видом заговорщика склонился к Нарциссу:

— На протяжении долгих веков искусство лизало задницу власти! Поддерживало официальное вранье! Разжигало в Европе вражду к евреям! Все эти картины с гойским концом у мальчишки лили воду на мельницу антисемитизма!

Он посмотрел на часы и вдруг без перехода спросил:

— Ты зачем пришел?

Нарцисс ответил так же лаконично:

— Посмотреть на свою картину.

— Нет ничего легче. Она висит у меня в спальне. Что-нибудь еще?

— Нет… Да. Я хотел бы позаимствовать ее у вас на один день.

— Зачем?

— Мне надо кое-что проверить. Я ее сразу же верну.

Амсалем без колебаний протянул ему через стол раскрытую ладонь:

— Done! [30] Здесь: Договорились! (англ.) Забирай! Я тебе доверяю.

Нарцисс растерянно хлопнул хозяина по руке. Он не ждал, что все будет так просто. Амсалем прочитал его изумление. Вынув изо рта с чувственными губами сигару, выдохнул дым и произнес:

— Во Франции существует такая штука, как моральное право художника. И я его приемлю. Я купил твою картину, парень, но ее автор ты, а не я. Эта картина всегда останется твоей, сколько бы столетий ни миновало! — Он рывком поднялся с дивана. — Пошли.

Нарцисс поплелся за ним по коридору, обитому черным атласом. За открытыми дверями — сплошь мрамор и золото — виднелись итальянские бюсты, гобелены, лакированные комоды. Нарциссу казалось, что он попал в лавку венецианского антиквара.

Амсалем привел его в одну из комнат, большую часть которой занимала белая с золотом кровать. Над изголовьем висела картина размером 100 на 60 сантиметров. Его картина. Коллекционеру достался «Клоун». Классический клоун. С выбеленным лицом, двумя черными полукружьями под глазами, с дудочкой и воздушным шариком в руках.

Нарцисс приблизился к картине. Он узнавал красноватую гамму, жесткую выразительность черт, саркастическую гримасу на лице… Но лишь сейчас он своими глазами увидел рельеф картины. Ее надо не столько смотреть, сколько трогать. Краски дыбились, словно потоки лавы, прокладывая себе искривленные, яростные, страстные борозды. Клоун был изображен в таком ракурсе, что зритель был вынужден смотреть на него снизу вверх, и оттого казалось, что персонаж картины господствует над миром.