Патриция Хайсмит - Два лика января

Честер никогда прежде не слышал, чтобы Колетта спорила. Это было настолько неожиданно, что он даже на какое-то мгновение растерялся, чувствуя, как подрагивает его рука, державшая стакан.

— Сразу видно, что он много говорил с тобой.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросила Колетта, все еще хмурясь.

— Он навязал тебе свои мысли. Он манипулирует тобой.

— Думаю, ты просто ревнуешь или бредишь.

— Я в состоянии отличить твои мысли от чужих.

— Довольно! Не желаю выслушивать нравоучения от преступника, — вспыхнула Колетта. — Если хочешь знать правду, я не испытываю большой радости от того, что замужем за убийцей.

— Хватит повторять это слово! Ты ведь знаешь, черт возьми, что это был несчастный случай.

— Все равно, смерть есть смерть, и это ужасно.

— Есть более ужасные вещи.

— Какие, например?

Прежде всего, подумал Честер, это перемена в Колетте, отбросившей прежнюю мягкость, готовность соглашаться со всем и подыгрывать его мужскому тщеславию. Теперь он становился для нее таким же, как все. Нет, этого не может быть. Честер с трудом сдерживал себя.

— Чего ты добиваешься? — спросил он глухо.

— Я не хочу, чтобы ты разговаривал со мной в приказном тоне.

— Может, ты влюбилась в этого сопляка?

— Не знаю.

— Не знаешь?

Честер стоял оглушенный, словно в него попало пушечное ядро, оставив в нем пустоту.

— Что… Что это за ответ? Если так, мы уедем отсюда немедленно. Поняла? Немедленно! Сегодня же ночью! — Его голос гремел.

Он заметил, что напугал ее. И это его немного успокоило.

— Я не влюбилась в него, — сказала Колетта, понизив голос. — Но если ты не перестанешь кричать, нас действительно выставят из этой гостиницы сегодня же ночью.

Честер закурил сигарету и бросил спичку в сторону подноса, стоявшего на прикроватной тумбочке.

— Так-то лучше, — сказал он.

Она обернулась, словно его последние слова снова вывели ее из себя.

— Отчего же? Я ведь тебе ничего не обещала. И по-прежнему не собираюсь выслушивать нравоучения от… — Она замолчала. В ее голосе слышались сдерживаемые слезы. — Я считаю его порядочным молодым человеком и не хочу, чтобы о нем говорили то, чего он не заслуживает. Он мне симпатичен, и я симпатична ему. — Она посмотрела на мужа с вызовом.

Честер почувствовал, как усталость наваливается на него. Еще немного — и он рухнет на пол возле кровати. Честер насупился, тяжело опустился на постель и принялся стаскивать туфли. На сегодня довольно. Завтра все будет по-другому. Он любит Колетту и не собирается никому ее уступать. Она ведь пока его жена, черт побери!

Райдел проснулся в субботу около десяти утра и, посмотрев на часы, вскочил с постели. Если он собирается добросовестно отрабатывать свои пять тысяч долларов, ему давно уже следовало сходить за газетой. Райдел почесал затылок и усмехнулся. Наверняка Честер еще спит у себя в номере в конце коридора. Так стоило ли сломя голову нестись за газетой, в которой, скорее всего, говорится, что полиция до сих пор никого не нашла. Райдел не спеша принял ванну, тщательно побрился и лишь после этого спустился вниз. Как он и ожидал, в тонкой четырехстраничной ханьинской газете не было абсолютно ничего. Он справился и выяснил, что афинские и ираклионские газеты поступят в продажу лишь вечером. Райдел зашел в кафе и выпил чашку кофе. Ханья был маленьким тихим городком, но ему такие городки нравились. Они заставляли замечать то, на что в большом городе никогда не обращаешь внимания. Других занятий здесь просто не было. К примеру, число цветочных горшков на подоконниках в сравнении с их числом в Афинах или в других небольших городах, где он бывал. Количество калек на улицах, добротность домов, обилие или скудость продуктов на рынке. Базар в Ханья выглядел куда примечательнее остальной части города. Райдел подумал, что надо бы предложить Честеру и Колетте осмотреть его сегодня.

Он вернулся в свой номер, чтобы позвонить Макфарландам и сообщить им о газетах. Трубку сняла Колетта.

— Доброе утро. В сегодняшних газетах, точнее в утренних, — ничего.

— Хорошо, я передам Честеру. Это ведь хороший знак, так? — Судя по голосу, она давно проснулась.

— Думаю, да, — сказал Райдел.

— Послушай. Хм… Честер не хочет никуда выходить. По крайней мере, днем. А мне бы хотелось прогуляться. Как ты на это смотришь?

Она приглушила голос, и он подумал, что Честер, по-видимому, в ванной.

— Мне нужно написать письмо, — ответил Райдел. — Это займет от силы минут двадцать. Мы можем встретиться внизу около половины двенадцатого.

— Я зайду за тобой. До скорого, — проговорила она быстро и положила трубку.

Райдел покачал головой, снял пальто и достал пачку писчей бумаги, которую держал на дне своего чемодана. Вчера по прибытии в Ханья Райделу захотелось написать Кенни. Он решил сделать это, пока был в настроении. Завтра оно могло пройти. Райдел не писал брату уже несколько месяцев и даже не знал точно сколько. Во всяком случае, ни разу с того времени, как умер отец. Кенни явно сердился из-за того, что Райдел не приехал на похороны, и тоже ему не писал.

Ханья, Крит Суббота, 13

января 19…

Дорогой Кенни,

я пишу тебе из самого тихого городка, что есть в Греции, разумеется. Это довольно маленький критский порт. Вероятно, летом в нем гораздо оживленнее. Я не задержусь здесь долго. Так что мой адрес прежний: «Американ экспресс», Афины. Недавно я написал Марте, возможно, она тебе об этом говорила. Как поживаешь? Как Лола и малыши?

На днях со мной приключилась удивительная история, которая, впрочем, еще не закончилась. Когда-нибудь я расскажу тебе о ней подробнее. Дело в том, что я познакомился при довольно необычных обстоятельствах с одним сорокалетним американцем, который удивительно похож на нашего отца в том же возрасте, правда, я слабо помню, каким он был тогда, и больше знаю его по фотографиям. Хотя во всем остальном этот человек — полная противоположность отцу. Общение с ним действует на меня странным образом. Извини за некоторую сумбурность письма. Этим утром я чувствую себя до одури счастливым. Только не подумай, что я пьян.

Знаешь, я ведь никогда не воспринимал отца как обычного человека из плоти и крови. Для нас, детей, для меня во всяком случае, он был неким небожителем, являвшимся нам за ужином, когда мы разговаривали на одном из тех языков, которым никогда не пользовались вне дома. Я не замечал, чтобы он хоть раз проявил свое чувство к матери. Хотя ты как-то говорил, что видел. Так вот, знакомство с этим вполне обычным американцем, который, впрочем, из-за определенных обстоятельств вынужден скрывать свое имя, позволило мне неожиданно ощутить отца более реальным, более земным. Объяснить это трудно, особенно после того, как я убедился, насколько этому человеку далеко до столпа добродетели, и если в нем есть что-либо достойное похвалы, не считая уже замеченной мной щедрости на деньги, то мне еще предстоит это узнать. Впрочем, его недостатки мне лишь на руку. У меня ведь свой интерес. Я использую знакомство с ним в собственных эгоистических целях. Он помогает мне посмотреть на отца по-иному, с меньшей обидой и с большим юмором. Одному Господу известно, может, я пытаюсь таким образом забыть обиду? Я ведь уже взрослый. Такие вот дела. По странному совпадению жена этого человека, особа довольно привлекательная, энергичная и к тому же намного моложе его, чем-то напоминает мне Агнес. Не знаю, что со мной происходит. Но во мне снова пробудились давние переживания. Возможно, таково психологическое очищение, и, значит, это только на пользу. Ты всегда понимал меня, когда дело касалось Агнес, старина Кен. Надеюсь, ты не истолкуешь превратно то, что я здесь пишу об отце, и не посчитаешь, будто я неуважительно отношусь к его памяти. То, что я не приехал в декабре на его похороны, не было неуважением. Просто я не мог тогда заставить себя сделать это.