Патриция Хайсмит - Два лика января

Райдел может выкрутиться в любой момент. Честер был всецело в его руках. Поэтому Райдел ждал, что Честер попытается убить его или наймет исполнителя. Вряд ли у него хватит ума и сил сделать это самому. Да, теперь, после смерти жены, положение Честера усугубилось. Райделу было приятно сознавать это, видеть на его лице страх. Райдел не собирался изображать из себя мстителя за смерть Колетты. Он лишь злорадствовал, зная, что пресытится этим дня через четыре, когда они доберутся до Италии или Франции. Затем он оставит Честера, но перед этим хорошенько запугает. Сделает так, что Честер сам побежит в полицию. Вот чего он хотел.

Райдел закрыл дверь на дверную цепочку на случай, если кто-то попытается войти, и стал бриться над умывальником. Узкая дверь справа от умывальника вела в душ.

Корабль отошел от берега.

Около десяти тридцати Райдел вышел на палубу посмотреть на море. Он не оглядывался, не желая видеть, как исчезает Крит. Ни впереди, ни справа, ни слева не было видно ни одного острова, лишь синее покачивающееся море. Небо — необычайно яркое и безоблачное, словно вчерашний дождь смыл все облака.

Райдел обошел корабль, вновь заглянул в небольшую кают-компанию, где стояла конторка кассира, и спустился по главному трапу, покрытому потертым линолеумом и окаймленному неуклюжими деревянными перилами, которые соответствовали вкусам времен королевы Виктории. Судно блистало чистотой, но все на нем было старым и изношенным. Кают-компания для пассажиров первого класса имела унылый вид. Это была круглая каюта в кормовой части корабля, помещавшаяся как раз над открытой палубой, где, тесно сбившись, сидели пассажиры, которых Райдел видел, поднимаясь на корабль. Вся обстановка — диван да несколько стульев. Ни пианино, ни карточного столика. Все места были заняты. Трое мужчин — двое на вид итальянцы, один, скорее всего, француз — стояли возле широких иллюминаторов и, глядя на море, курили. Из репродуктора лилась греческая танцевальная музыка. Палуба покачивалась под ногами. Начиналась бортовая качка. Полная женщина, сидевшая на диване, сказала по-французски, что, если качка не утихнет, рацион ланча будет урезан. Слева от входной двери Райдел заметил крохотную стойку бара без сидений и без бармена.

Здесь же в кают-компании, куря возле иллюминатора, Райдел прослушал одиннадцатичасовую сводку новостей. Она открылась сообщением:

«…на южной террасе Кносского дворца найдено тело молодой женщины… погибла от удара большой вазой, которая упала с верхней террасы… личность женщины пока не установлена… — Помехи время от времени обрывали фразы. — …предположительно американка… как полагают, стала жертвой преднамеренного покушения, так как на террасе непосредственно над тем местом, где она находится, ваз не было. Это все, что сообщила полиция».

— Кносс? Ничего себе местечко для убийства, — сказал по-гречески один из мужчин, которых Райдел принял за итальянцев. Оба рассмеялись.

Райдел угрюмо отвернулся.

— А что случилось? — поинтересовалась француженка. Она что-то вязала, проворно двигая спицами.

— Убийство в Кносском дворце, — ответила ее соседка по-французски с греческим акцентом.

— Убийство! Надо же! А мы были там в воскресенье. И кого убили? — Вязавшая выпрямилась.

Райдел следил, как новость расползается по кают-компании. Люди улыбались, пожимали плечами, поднимали брови, выказывая интерес. Большинство наверняка посетили дворец. Он ведь входил в маршрут почти каждого туриста.

Известие не вызвало ничего, кроме любопытства, однако заслонило собой остальные новости.

В заключение сводки Райдел услышал, что передача была из Афин. Попав с Крита в столицу, известие проделало почти полный путь назад. Райдел бросил окурок в урну и вернулся в свою каюту. Честер наверняка пьет сейчас виски у себя в каюте, подумал он и, достав блокнот в черно-белой обложке, начал писать:

«16 января 19…

11.10, утро

Понедельник, 15-е, пропущен. Сегодня вторник. То, что произошло в понедельник, забыть невозможно, и я знаю, что не смогу это сделать никогда. Сейчас, когда я пишу эти строки, я нахожусь вместе в Ч. на корабле, следующем из Ираклиона в Пирей. Только что прослушал сводку новостей, в которой не было упомянуто ни одного имени. Я плыву на судне, полном свиней и кретинов, чувствуя себя связанным невидимыми путами с тупоголовым ублюдком. Я не могу расстаться с ним, словно меня удерживает какой-то магнит, голос крови, сыновий инстинкт, словно сама судьба определила нам быть вместе. Впрочем, знаю я эту судьбу. Все объясняется достаточно просто, банально и без всякой мистики. Я ненавижу его и одержим этим чувством. Я не собираюсь его убивать, да и не смог бы. Единственное, чего я хочу, — это видеть его финал. Во всех значениях этого слова. Во всяком случае, конец уже близок.

Несмотря на это, я должен оберегать собственную жизнь. У Честера достаточно оснований желать моей гибели. Не только из-за того, что мне о нем многое известно. Он убежден, будто я переспал с его женой, и за это он меня люто ненавидит. Ее больше нет. Вот почему я готов оплакивать бессмысленность и идиотизм происшедшего. Ее больше нет. Честер проклинает себя за это. И как все кретины, которые клянут себя, постарается отыграться на ком-нибудь другом».

Райдел нарочно отправился в столовую попозже, когда время ланча истекло. Однако в дальнем углу увидел Честера. Он жадно ел, склонившись над тарелкой. Перед ним стояла бутылка сухого вина. Райдел повернулся в дверях — Честер не заметил его — и прошел обратно в каюту. Около четырех часов он заказал небольшой, но отменный ланч — столь же отменный, как и все судно, состоявший, как Райдел узнал у стюарда, из грибного омлета, салата из листьев цикория и сыра бри. В меню были мясные блюда, но Райделу не хотелось мяса. На десерт он заказал бутылку белого «Монташе», оказавшегося самым дорогим вином из тех, что были в меню.

После ланча он снова открыл свой блокнот, первую половину которого занимали стихи, а вторую — нерегулярный дневник.

«Что меня мучает, так это серость. Нет, не то слово. Я имею в виду прозаичность, скуку и предсказуемость моего бытия. Я жду, когда меня ослепит вспышка, яркий свет. Жду момента истины, который может оказаться для меня губительным. Я хочу просветления, но не того, которое бывает, когда ты пишешь или думаешь. Колетта начала давать мне это. Только начала. Она заставила меня улыбаться и даже смеяться, как я не смеялся со времени моего детства. Знаю, она подарила бы мне несколько счастливых дней, но на этом бы все и закончилось. Все так. Это случилось бы, даже если бы между нами действительно что-то произошло. Свет! Свет! Колетта могла дать его, а я позволил ей умереть! Почему я не кинулся вперед, а вместо этого отскочил в сторону, назад или куда-то еще. Я мог схватить ее за плечи, оттолкнуть назад, прижать к стене рядом с собой. А потом? Боже! Неужели она осталась бы с Честером?