Франк Тилье - Комната мертвых

Норман, окончательно закоченев, вернулся в холл.

— Я тебя не понимаю, Люси. Как тебе удается сохранять такое спокойствие, так отстраненно говорить об этих ужасах?

— Не знаю… Иногда я испытываю к этому отвращение, а иногда — какую-то невольную тягу… Еще когда я была маленькой, я смотрела, как мой отец убивает кроликов, и это меня… как бы выразиться…

— Завораживало? — наугад спросил Норман.

— Да…

Полицейский вздохнул и машинально обвел глазами гостиную. Слабое освещение, картины в мрачных тонах, бесформенные африканские статуэтки с огромными животами и кривыми ногами… И груды видеокассет на шкафу с тонированными стеклами… В комиссариате Люси производила впечатление исполнительной, открытой, слегка застенчивой женщины, невероятно далекой от той, что стояла перед ним сейчас. На лезвии бритвы. Да… на лезвии бритвы…

Он пристально взглянул ей в глаза.

— У тебя получилась очень логичная версия, но кое-что от меня ускользает. Ты считаешь, Верваеке — не таксидермистка, что это не она держала в плену, а затем убила Мелоди Кюнар. Однако у нее нет папиллярных узоров, совсем как на отпечатках, обнаруженных на месте преступления. Если она не убила девочку, чем объяснить то, что ее отпечатки найдены рядом с телом?

Люси села на стол в гостиной и свесила ноги.

— Здесь у меня нет однозначного объяснения. Верваеке — садомазохистка, и ее необычные пристрастия могли заставить ее принимать участие в таксидермических процедурах, например в сдирании шкур… Может быть, ей доставляло удовольствие прикасаться к мертвой плоти? А поскольку у нее не было специальных навыков, она по неосторожности могла сжечь себе пальцы химическими препаратами…

Норман кивнул. Затем указал пальцем на экран:

— Поскольку ты сама видела фотографии кукол, найденных в доме Верваеке, ты могла убедиться, что они гораздо омерзительнее тех мертвых тел без кожи. Эти пустые глазницы, эта вонь дубленой кожи, эта звериная шерсть вместо волос, эти уродливые ручки-ножки… Я даже не представляю, что могли сделать такие… эксперименты с человеческим существом. В этом ведь нет никакого смысла… Никакого смысла…

— Эти куклы, которые кажутся тебе уродливыми, — лишь отражение душевного хаоса их создателя. Спроси у любого сумасшедшего, сумасшедший ли он, — и конечно, он ответит, что нет. Наш убийца обладает своей собственной системой ценностей, своими собственными представлениями о добре и зле. Откуда ты знаешь — может быть, эти куклы ему кажутся воплощением истинной красоты? Джеффри Лайонел Дамер по прозвищу «Милуокский монстр», или «Каннибал из Милуоки», съел внутренние органы полутора десятков человек, а останками украсил каминную доску, потому что считал их чем-то вроде охотничьих трофеев. Он говорил, что они «роскошны и великолепны». Не забывай о том, что кошачьи скелеты, найденные внутри кукол, были только началом работы, которая поглотила убийцу на многие месяцы, — постепенно он переходил к животным со все более сложным строением. Кто поручится, что это не величайший гений в области таксидермии? Если обладаешь рвением, книжными познаниями, долгим опытом работы — рано или поздно достигнешь своей цели…

Норман потер лоб:

— От всех этих кошмаров мне прямо-таки дурно… Из-за них мы почти забыли о тех двоих, которые сбили Кюнара и скрылись с двумя миллионами евро.

— А до того исписали стены предприятия, с которого их уволили? Кстати, что там со списком безработных?

— Он все еще в «Виньи». Я как раз собирался туда ехать, но меня послали на обыск в дом Верваеке. Завтра в первую очередь займусь этим списком.

Он сел на стол рядом с Люси. Ощущение его тела рядом со своим переключило ее мысли совсем в другое русло. Уже близилась полночь, до утра никаких важных дел не было, и ей вдруг ни с того ни с сего захотелось заняться любовью. Это было неожиданно, в нынешней ситуации почти неприлично — сродни громкому смеху на похоронах. Говорят, к тридцати годам сексуальный аппетит женщины достигает апогея. Этим, очевидно, и объяснялось то, что ее организм, лишенный секса, страдал от этого. Такое ощущение, что внутренние органы постоянно напоминали ей об этом, не давали покоя, чуть ли не кололи изнутри, словно разрастающиеся в оранжерее тропические растения…

— Ты знаешь, я обожаю младенцев, — произнес Норман смягчившимся голосом. — Мне кажется, они прибывают на Землю одинаково невинными, с чистой душой. Во многих отрывках из Библии говорится, что дети рождаются безгрешными. Это родители превращают их в монстров. Сколько раз приходится сталкиваться с семьями, в которых отцы и даже матери бьют своих детей ногами по лицу… Детям ведь так мало надо — хватает утешительной улыбки, тепла руки… А что мы им приносим? Свои страхи, свою ненависть, свою злость… Они становятся кривыми зеркалами, отражающими наши собственные искажения…

— Ты хочешь сказать, что мы создаем их пороки? Что они впитывают наши недостатки?

— Конечно. Вот, например, моя племянница Софи — ей четыре года. Однажды я видел, как она играет в саду с пауком. Крошечный паучок полз по ее руке, а она хохотала так звонко, как только дети могут. Но ее жесты были очень осторожными и деликатными — она уже сознавала неравенство сил и хрупкость живых существ. И тут ее мать с криком бросилась к ней, почти в истерике. Софи даже рот открыла от изумления. Она абсолютно не могла понять, что происходит. «Что такое? Почему мама так кричит? Что, вот из-за этого паучка?..» Мать схватила полотенце, ударила им по руке Софи, чтобы стряхнуть паучка, а потом раздавила его ногой в неслыханной ярости. Она кричала, что запрещает Софи даже приближаться к паукам, что они злые, опасные, что их надо бояться. По сути это означало: я боюсь пауков, поэтому ты тоже должна их бояться. С тех пор Софи всегда начинает плакать, когда видит паука, или жука, или муравья…

Норман осторожно взял Люси за руку.

— Заботься о своих дочках, — прошептал он. — Хорошенько заботься о них…

Люси слушала, как он говорил, с каждой фразой изливая все, что не давало ему покоя долгое время. Иногда она что-то отвечала — только для того, чтобы этот разговор не прекращался. В результате они проговорили два часа — обо всем и ни о чем, забыв на время даже о расследовании и его зловещих подробностях, которые множились с каждым днем. Глаза у них все чаще слипались, усталость сковывала тела все сильнее по мере того, как наступала ночь. Мягкий диван располагал к уютной близости, ко все большей расслабленности. Их взгляды все чаще встречались — порой притягивающие, порой смущенные. Затем глаза подернулись грустью — в комнате вновь ощущалось незримое присутствие теней Мелоди и Элеоноры…