Р Скотт Бэккер - Зовите меня Апостол

Мне кажется, у нас есть специальный кусок в мозгу, сотня миллионов нейронов или вроде того, эдакая умоляюще протянутая ладонь, вопиющая: «Ну положи в меня хоть что-нибудь, дай мне поверить! Заполни меня — я же пуста!»

И заполняют. И древнее дерьмо оживает снова, продолжается здесь и сейчас.

Впервые Молли подверглась гипнозу и ощутила «скрытый мир» 27 ноября 2006 года. «Системщики» празднуют день первого такого ощущения как новое рождение.

— Апостол, ты не представляешь! Это невероятно: не иметь тела, думать со скоростью света! Помнить все…

Будто стать ангелом — так она сказала.

Баарс призвал ее к себе месяц назад. «Системщики» уже давно готовились к неминуемой кончине Земли, потому, когда Баарс позвал, Молли бросила все и явилась. Он рассказал про план сыграть исчезновение Дженнифер, но больше ничего не раскрыл. Обязательно нужно было, чтобы Молли не заподозрили в принадлежности к «Системе отсчета». Иначе никто бы ей не поверил. Ей следовало обеспечить связь с прессой, подогревать интерес. Рыбка просто обязана была клюнуть на столь аппетитную наживку. Баарс говорил: пресса помешалась на сектах, газетчики обожают выдавать страшилки про изуверов. Набор таких страшилок — непременный арсенал любой культуры, используемый, чтобы противопоставить себя чужакам.

Уж кто-кто, а Баарс это хорошо понимал. Учил подобному дерьму других.

— Сказал мне: не сомневайся, — сообщила она, вытирая слезы простыней. — Сказал, что бы ни случилось непонятного, страшного — не сомневайся. Все — часть плана.

Но верующие всегда сомневаются. Рано или поздно вера проходит через надлом. Потому религии тратят так много усилий, борясь с недостатком веры, клеймят сомнения, объявляют их преступной слабостью. Странно, правда, — ведь путь сомневающегося куда труднее пути поверившего безоговорочно. И уж куда тернистее. Самое удивительное Божье свершение: убедить всех и вся, будто верить в Него — трудно и опасно.

Для Молли кризис настал, когда нашли пальцы Дженнифер. Тогда она впервые заподозрила в Баарсе просто безумца.

— Апостол, я чуть было не призналась тебе во всем, чуть себя не выдала!

— А мне показалось, ты веришь в реальность «скрытого мира».

Она заплакала, а я принялся потчевать ее глупыми россказнями: всегда их преподношу, если не знаю, о чем говорить. Плету анекдоты про свои игорные похождения, про нелады с законом.

Успокоилась, задышала ровно, сонно. Я поспешил спросить:

— А когда оно должно случиться? Ну, конец мира?

— В пятницу, — выговорила глухо, с трудом двигая губами за вуалью из рыжей шевелюры, не раскрывая глаз. — Мир всегда кончается по пятницам.

Вот же бля.

В Вегасе самая забава по выходным.

Я проснулся среди ночи. Рядом со мной на скомканных простынях лежала девушка — с разбросанными рыжими волосами, бледная, нагая. Дышала ровно и сильно.

На шторы падал багровый отсвет. Я встал, нагишом, как был, подошел к окну. Руками, отнявшими много жизней, отодвинул штору. На руки лег багрянец — не кровь, просто свет восходящего солнца. Хоть и было тепло, по коже побежали мурашки.

Стоял неподвижно, ожидая. Моя жизнь петляет среди женщин, травки и угара, мне редко выпадает любоваться рассветом. Я хочу его увидеть, эту воспетую пустышку, гигантский фальшивый спектакль. Хочу усмехнуться ему и обронить небрежно: «Кое-кто прекрасно живет в темноте».

Подумал — и увидел: что-то не то, неправильно, странно. Цвет и свет, формы — не те.

Огромная дуга солнца встала над зыбким горизонтом, разрослась, пылая кроваво, превратилась в ятаган, в накаленный полумесяц, режущий глаза беснующимся светом.

Заслонила небо от края до края, отодвинула, будто занавес, поднимаясь выше и выше над горной грядой атмосферных процессоров. Исполинское чудовище Солнце, давно бы иссушившее атмосферу, испарившее океаны, растопившее кору Земли, если бы она не была машиной.

Небо стало солнцем, солнце заслонило мир — будто смотришь на красный мяч, прицепленный к носу.

Все так очевидно и просто. Стоишь, облаченный в шкуру из иллюзий, и ясно до боли, почему столь многие решили остаться здесь, умереть здесь, а не удрать к звездам. Наши боги, наши стремления и страсти давно мертвы. Нам осталась лишь пустота, уходящая сама в себя, всюду одинаковая, как лента Мебиуса. Бесконечная череда монотонных повторений.

Если идти некуда, почему бы не вернуться к истокам? Почему бы не обожествить их?

Сыграть в двадцать первый век. Отдать себя игре и обману.

Когда я проснулся, Молли уже не было. Не знаю, что меня разозлило больше: ее внезапный уход или моя безмятежная сонливость. Обычно я сплю очень чутко. И чувствую себя комфортнее, зная: даже во сне я начеку.

Уселся голышом на край постели, выкурил «Уинстон», поразмышлял над разницей между покоем и одиночеством. Затем понял: я же курю сто тысяч первую сигарету! Вот же облом! Ненавижу пропускать юбилеи.

Побрился, глядя в свое отражение, дергающееся под надписью вишневой помадой: «Прости». Вспомнил свой возраст: сколько еще Молли полюбят и оставят меня? Морщины ценят только поэты и придуманные ими дерьмовые герои. Я собрал барахло и упаковал в «гольф», нутром чуя возбужденное гудение, гомон душ, разбегающихся по щелям и траншеям от безжалостных софитов. Скоро сюда явится десант телешакалов, любителей втискивать жизнь в клише, охотников за местечковой экзотикой, за очевидцами, пригодными к выдаиванию, обвинению или вознесению на пьедестал.

И я, и мой мешочек с травкой уже персоны нон грата в городе Раддике.

Дорога, по которой уже случалось ехать, монотонность уже знакомого — успокаивают. Умиротворяют даже. Позволяют расслабиться, отпустить рассудок на волю. Новое заставляет думать, а я уже вдосталь нашевелился мозгами. Летний зной со свистом врывался в окна.

Я размечтался под рокот дизеля: а не заявиться ли в Атлантик-Сити, не поддаться ли необоримому притяжению игры, выпивки и грязных девок? Жизнь проходит, а в Атлантик-Сити я так и не побывал.

Но вдруг обнаружил себя звонящим Кимберли.

— Привет, малышка! — объявил с фальшивой веселостью.

— Ты где?!

— Только что прибыл в аэропорт Кеннеди.

— Ничего себе! Куда на сей раз носило?

— На Таити.

Фыркнула, эдак типично по-женски: дескать, что с тебя, кобеля, взять?

— Апостол, я же телик смотрю. Иногда тыкаешь по кнопкам невнимательно и — бац! Си-эн-эн.

— Угу. Ты же меня знаешь: куда ни ткнусь, всюду разлитие дерьма.

Что-то в моем голосе ее встревожило. Помолчала, затем спросила:

— Апостол, все в порядке?

— Конечно, — бодро соврал я. — Но мне тут подумалось… э-э…

— У-у, и что тебе подумалось?

— Как-то я с тобой… не очень, ну, нехороший, что ли…