Дин Кунц - Твое сердце принадлежит мне

Райан устроил себе экскурсию по особняку, включал свет в комнатах, в которые заходил, выключал, уходя, но не видел сами комнаты, перед глазами стояло то место, из которого пришел: ползающие по полу тараканы, окурки сигарет с марихуаной, вдавленные в пепельницу, плакаты с видами Катманду и Хартума, куда его отец так и не попал, потому что на ежедневные «путешествия» в более экзотические места уходили деньги, предназначенные на поездки и даже на оплату квартиры. Поэтому Райану если и случалось ездить, то в Лас-Вегас, в микроавтобусе, с матерью и мужчиной, тем самым, кто в тот конкретный момент являлся для нее эталоном мужчины, каким не мог стать его отец. На восток мать и мужчина всегда ехали в приподнятом настроении, под жарким солнцем пустыни говорили о больших деньгах, системах ставок и пересчета карт, прикладывались к пиву, чтобы скоротать мили, лапали друг друга на переднем сиденье, тогда как сзади Райану приходилось притворяться, что он глухой, что он спит, что он умер или даже не родился. Бывало, его оставляли на ночь на автомобильной стоянке у казино, и тогда приходилось прятаться в глубине микроавтобуса, потому что, если сидеть впереди, в стекло стучали странные люди и сладкими голосами (он полагал этих людей вампирами) убеждали открыть дверцу. Потом они отправлялись в дешевый мотель, всегда в один и тот же дешевый мотель, и Райан опять оставался в микроавтобусе, пока мать и мужчина «хорошо проводили время». Через день или два они ехали на запад, обычно без цента в кармане, обвиняя друг друга в неудаче, ругаясь. Однажды на стоянке один из мужчин ударил ее, она – его, Райан попытался вмешаться, но он был маленький и слабый, а потом мужчина начал с ней что-то такое делать, уже не в отеле, а прямо в кабине, и Райану пришлось уйти, по обочине, уйти домой, потому что он не мог на это смотреть. Но он не мог пройти сотни миль, поэтому, когда они остановили микроавтобус, он залез в салон, а они смеялись на переднем сиденье, будто ничего не случилось. И они поехали домой, по пустыне, лишенной всякой красоты, по Мохаве, напоминающей огромную грязную пепельницу. Мать и мужчина говорили о следующем разе, о том, что уж в следующий раз они точно выиграют, улучшат систему, потренируются в пересчете карт, говорили всю дорогу, которая вела к отцу, Катманду, Хартуму, тараканам, «косякам» и мужчине очередного конкретного момента.

Обойдя дом дважды, Райан вернулся в свои апартаменты. Дверь запирать не стал.

Уверенный в том, что женщина продолжит психологическую пытку, прежде чем нанести новый удар, даже не положил нож под подушку.

Доктор Хобб рекомендовал по возможности воздерживаться от спиртного, потому что алкоголь ухудшал всасывание и уменьшал эффективность некоторых из двадцати восьми лекарственных препаратов, но Райан налил себе третий бокал «Опус один».

Сел на кровать с книгой Саманты. Заснул, читая, и ему снились события романа, ключевые моменты сюжета.

Странные это были сны, потому что он в них участия не принимал и всю ночь ждал, что сон задрожит, как изображение на воде, по которой пошла рябь, а сама вода раздастся в стороны, а из глубин появится подтекст и уставится на него суровым и безжалостным взглядом.

В 8.14 Райана разбудил звонок доктора Хобба. Хирург по электронной почте уже получил от родителей фотографию их дочери, чье сердце билось теперь в груди Райана.

– Как я и предполагал, они готовы назвать вам ее имя, но не фамилию, – продолжил Хобб. – А после того, как я объяснил причины, которые побудили вас обратиться с такой просьбой, рассказал о вашем духовном кризисе, они отказались от компенсации.

– Это… неожиданно, – ответил Райан. – Я им благодарен.

– Они – хорошие люди, Райан. Хорошие, достойные люди. Вот почему вы должны мне поклясться, что не будете ни говорить, ни писать об этой бедной женщине, не воспользуетесь для этих целей ни именем, ни фотографией. При всех их достоинствах, я, скорее всего, не удивлюсь… и не буду их винить… если, в случае нарушения этого условия, они подадут на вас в суд, обвинив во вмешательстве в их личную жизнь.

– Фотография, имя – это все, что мне нужно, – заверил его Райан.

– Пока мы говорим, я отправляю вам все по электронной почте.

– И, доктор… спасибо, что так чутко отреагировали на мою просьбу и быстро все сделали.

Вместо того чтобы спуститься в кабинет на втором этаже, Райан воспользовался ноутбуком и переносным принтером, которые держал в своих апартаментах, чтобы открыть присланный доктором Хоббом файл и напечатать фотографию.

Если не считать прически, донор и женщина с ножом были похожи как две капли воды.

Ее звали Лили [39] Английское слово Lily имеет несколько значений, в том числе лилия (цветок) и Лили (имя). .

Вскинутый подбородок, сжатые губы, прямой взгляд предполагали не просто уверенность в себе, но, пожалуй, и решимость добиваться своего.

Сидя за антикварным письменным столом в нише, примыкающей к гостиной, всматриваясь в лицо Лили, Райан точно знал, что она и женщина, напавшая на него, – однояйцевые близнецы.

« Я – голос лилий ».

Он положил фотографию Лили Х. рядом с фотографией Терезы Рич. Черноволосая евразийская красавица, золотоволосая красавица, первую сфотографировали живой, но она уже умерла, вторую – мертвой, обе жертвы автомобильных аварий, у обеих зафиксировали смерть мозга, одной помог умереть Спенсер Баргхест, второй – доктор Хобб, вырезав сердце, у каждой осталась в живых сестра-близняшка.

Чем дольше рассматривал Райан фотографии, тем сильнее росла его тревога. Он чувствовал, что ему должна открыться ужасная правда, которая пока ускользала от него, и когда это случится, в самый неожиданный для него момент, откровение ударит по нему, подобно цунами.

Вскоре после первой встречи с Самантой он перечитал массу литературы об однояйцевых близнецах. И помнил, что в случае смерти одного из них выживший близнец зачастую не только горюет, но и ощущает ничем не обусловленное чувство вины.

Он задался вопросом: а может, сестра Лили сидела за рулем автомобиля, когда произошла та страшная авария? Тогда она могла чувствовать за собой вину, да и горе, конечно, никуда бы не делось.

Чем дольше Райан рассматривал фотографии, тем с большей ясностью вспоминал свою уверенность (шестнадцатью месяцами раньше) в том, что в образе Терезы кроется ответ на все загадки, которые окружали его. По спине Райана пробежал холодок. Интуиция подсказывала, что фотография – ключ не только к тому, что случилось шестнадцатью месяцами раньше, но и к происходящему сейчас.

Но Райан очень уж тщательно изучил фотографию Терезы и не нашел ничего, что могло рассматриваться как ключ. Он понимал, что повторение процесса не заставит его крикнуть: «Эврика!»