Николай Усков - Семь ангелов

Там, за стеной, лежит он в объятиях королевы или, того хуже, предается блуду, не подозревая, что судьба его уже решена. Думал несчастный, что взошел на ложе блаженства, но уготовано ему другое ложе – гнилая солома в тюрьме. Еще ласкает его королева, но завтра будет ласкать плеть палача. Призрачно все в этом мире и преходяще.

Аквы Секстиевы, лето Господне 1348, месяца февраля 3-й день

Случилось, как и предполагал. Когда приблизились к Аквам, были окружены солдатами герцога Оранского. Сам герцог почтительно подъехал к королеве, спешился и преклонил колена. Затем сообщил, что в ее свите находится человек, причастный к смерти короля Андрея, и он, повинуясь долгу перед покойным государем, должен негодяя схватить и предать суду. Королеву потрясли эти слова. Кошмар Неаполя, о котором она стала уже забывать, настиг ее снова. Когда же услышала, что речь идет о камерарии Энрико, разрыдалась. И успокоилась лишь после того, как герцог поклялся, что передаст Энрико на суд папы. Камерария, бледного и перепуганного, связали и, перекинув через хребет лошади, увезли в тюрьму. Позднее брат Ансельм сообщил нам, что юноша покаялся в своем прелюбодеянии, едва его вздернули на дыбу. Хвала Господу, не пришлось Энрико терпеть долгих мучений, хоть и заслужил их по справедливости. Под надзором брата Ансельма записал он историю своего греха во всех подробностях и отдал себя на милость Людовика из Таранто, перед которым совершил гнусное преступление. Как только муж королевы вступит на землю графства Прованс, получит он от брата Ансельма эту исповедь. Мы же позаботимся о том, чтобы не получил он самого мальчишку.

Герцог Оранский верхом сопровождал Иоанну до самых Акв. У ворот он спешился и повел лошадь королевы за повод. Народ встречал госпожу радушно и весело. Сама же Иоанна пребывала в расстроенном расположении духа. Бледная и потерянная, равнодушно взирала она на ликование народа. Разместившись во дворце – то ли как королева, то ли как узница, – Иоанна велела сеньорам и магистратам графства прибыть к ней для принесения присяги.

Пока гости собирались в зале, я по привычке ходил между ними и слушал. Кто-то шептался об убийстве короля Андрея, другие о новой смертоносной болезни [47]. Рассказывали, будто еще осенью прибыла из Таврии одна галея, принадлежавшая генуэзцам. Зашла она в гавань Мессины, что на Сицилии, и бросила якорь. Но на берег никто не вышел. И на палубе не видно было обычной суеты. Так стояла эта галея пустой и страшной. Наконец, люди из любопытства поднялись на нее и обнаружили одних мертвецов. Сидели они за веслами, бледные и давно окоченевшие. Вскоре все, кто побывал на том корабле, умерли. А потом и половина жителей Мессины. В январе болезнь добралась до Прованса. Один рыцарь утверждал даже, что в Ницце улицы завалены трупами и убирать их некому. Думаю, говорил он правду. На его храбром лице, изуродованном шрамами, прочел я такой ужас, что сам невольно вздрогнул. Тотчас нашлись и другие очевидцы. Купец, много путешествовавший по свету, рассказывал, будто новая болезнь пришла уже в Париж, Рим и Авиньон. Повсюду оставила она по себе страшную жатву.

Вскоре все столпились вокруг свидетелей этого бедствия и совсем забыли о причине, по которой пришли во дворец. Так что, когда герольд объявил о выходе королевы, не смогли сразу умолкнуть. Купец, о котором сказал выше, продолжал вещать во весь голос. И чем бледнее становились лица его слушателей, тем больше был собою доволен:

– Сначала на теле появляется фурункул величиной с яйцо или даже яблоко…

– Тишина! – грозно крикнул герольд. Купец перешел на шепот:

– Искать этот фурункул надо под мышками… И в паху.

– Силы небесные! – пронеслось по залу.

Я заметил, как некоторые стали опасливо щупать себя в указанных местах. Выглядели они при этом весьма глупо.

– Тишина! Королева будет говорить! – Герольд стукнул жезлом о каменный пол, но никто к нему даже не обернулся.

– Постепенно фурункулы покрывают все тело, – голос купца стал густым и страшным, а глаза сверкали.

– И что? Что? – посыпались вопросы со всех сторон.

– Потом на руках и бедрах появляются черные или багровые пятна.

– И все?

– Нет, не все. Через день-два человек умирает. Словно его и не было, – провозгласил купец и важно оглядел присутствующих.

– Умерли уже тысячи, тысячи… – заговорил опять рыцарь со шрамами на лице. Глаза его смотрели куда-то в сторону, словно ему одному было известно о будущем, которое нас ждет.

– За грехи это, за грехи! – запричитали тут и там.

– Почто задушили доброго короля Андрея? Вот оно наказание Божье за убийство невинного агнца! – выкрикнул один из сеньоров.

– Молчать! – Герольд сорвался на визг. – Порядок! Королева будет говорить. – Иоанна, видя неподобающее поведение собравшихся, решила, что в Аквах ее ненавидят и даже не хотят слушать. Будучи женщиной хитрой и изворотливой, она по привычке намеревалась прикинуться слабой и несчастной. В глазах ее, как и в Марселе, появились слезы, а голос задрожал:

– Возлюбленные мои подданные, приехала к вам не в блеске своей власти, данной мне Богом, а в рубище бедной вдовы, чтобы просить… – Но королеве не дали договорить.

– Ты его убила! Вместе с тобой пришла к нам невиданная доселе болезнь! – выкрикнул кто-то. – Господь гневается на нас!

Королева, казалось, растерялась и промолчала.

Голос продолжал:

– В свите королевы был ее камерарий Энрико – один из тех, кто задушил нашего доброго короля Андрея. Благородный герцог Оранский сегодня арестовал его. Должны мы немедленно взять негодяя и сжечь, если не хотим, чтобы Господь и на нас обратил свой карающий меч.

– Сжечь его! – раздались возгласы в разных концах залы.

– Я бедная обманутая женщина, которую окружают лжецы и лицемеры! – закричала вдруг королева. – Я благодарю герцога Оранского, верного своего вассала, за то, что изобличил предателя и убийцу. Сама бы подбросила хворост в его костер, если бы не долг перед господином папой, которому обещала передать на суд всех убийц своего мужа, – сказав это, прикрыла глаза, словно решила погрузиться в молитву. В зале повисло молчание.

– Госпожа, – провозгласил, наконец, герцог Оранский, – скажи нам, чем можем тебе помочь.

– Будьте верными христианами – другого от вас не жду, другого не прошу, – сообщила королева, развернулась и вышла из зала.

Хоть Иоанна и вела себя умно, но битву эту проиграла. По справедливости, виной тому был безотчетный ужас, который завладел людьми, когда узнали о страшной болезни. Вечером рассказал Мордехаю об услышанном. Голос его был холодным и равнодушным, ибо лекари всегда говорят так о чужом страдании и смерти:

– Чума это. А фурункул есть не что иное как бубон, – последнее произнес он с такой надменностью, будто сидел перед ним не магистр искусств [48]и брат ордена святого Бенедикта, а тупой виллан [49].