Андрей Рубанов - Живая земля

– Нет, конечно, – сказал Денис.

Студеникин опять отечески улыбнулся.

– А я – два года. Мы называли его «Абсопроц». Так что не говори, что мы с тобой – одно поколение.

– Интересная наука?

– Да, – сразу ответил Глеб. – Интересная и простая. По-моему, зря ее запретили. Кстати, не просто запретили, а изъяли все учебники. Можно было прийти на специальный пункт, сдать учебник и получить деньги. Либо продукты. Жратвы было мало, и сейчас такой учебник – редкость… В общем, сижу, читаю про укрепление государственности, задумался, поднял глаза, посмотрел в окно – и вижу: человек пролетел. Сверху вниз. Пальто развевается, типа как плащ у Бэтмена… Я его лицо запомнил. Это был какой-то миг, четверть секунды – но запомнил. Мертвое, белое, глаза навыкате, рот оскаленный… Говорят, самоубийца умирает еще в полете, до удара о землю. От разрыва сердца. Он пролетел быстро, и его только я увидел, мать с отцом не заметили. Матушка смотрит на меня, а я пальцем за окно показываю и пытаюсь что-то сказать, но не могу. Шок. Потом пришел в себя, рассказал, а мама улыбается: забудь, тебе показалось… А мне – семь лет! Я все понимаю! То есть ты понял, да? Понимаю, что мама – обманывает! Говорят, что в ту зиму, вторую зиму искоренения, прыгнуло пятьдесят тысяч человек. Одни от холода, другие от тоски. Синдром Смирнова. Неспособность жить без мякоти стебля. А кое-кто не сам прыгнул; помогли… В феврале они часто мимо нас пролетали… И постоянный рев: полицейские вертолеты, военные вертолеты, пожарные вертолеты… Прожектора по окнам… А в начале марта объявили официальное распоряжение: всем идти вниз. Расселяться с пятого уровня по десятый, максимум – двенадцатый. Все остальное отключается от коммунальных сетей. Каждый, кто находится выше тридцатого этажа, приравнивается к мародеру и расстреливается на месте. Все, имеющие квартиры с пятого по десятый, уплотняются, по принципу «два человека – одна комната». Мать с отцом собрали барахло, и мы ушли.

– К родственникам?

– Нет, – ответил Глеб, криво улыбаясь. – У них случилась беда, конфликт с жильцами, все передрались меж собой, кто-то кого-то ножом пырнул, – зачем нам такие родственники?.. Отец сунул сколько надо, в комитете по переселению, и нам дали три комнаты на пятом уровне, с тремя соседями. Тепло, мусоропровод, рядом продуктовая лавка – приличное место, в общем. Сейчас на пятом живут только самые богатые, а тогда был бардак, народ заселяли куда попало. В апреле переехали, и я в первый раз за много месяцев вышел на живую землю. Ощущение, я тебе скажу, очень странное: наверное, так матросы с корабля сходят, после кругосветного плавания… А в мае решил проведать старую квартиру. Взял верного другана Хоботова, нашли проход наверх… – Глеб закрыл глаза, покачал головой: – Я хотел забрать какие-то книжки, диски… То, что не успел взять, когда переезжали. Шли, шли, вспотели, устали; но дошли. Я, кстати, больше устал, чем Хоботов, в нем всегда две жилы было… Смотрю – дверь взломана, в квартире все вверх дном. Стекла выбиты, ветер дикий, вонь, лужи… Оказывается, половина мародеров были не просто мародеры… Люди ходили наверх не грабить, а громить. Бить, жечь… Их ловили, расстреливали, а они все равно ходили. Рисковали жизнью только для того, чтобы топтать и ломать, понимаешь? Это тоже синдром. Посттравматический вандализм… Смысл в том, что, если человека поместить в абсолютный комфорт, а потом лишить этого комфорта, человек начинает все ненавидеть и разрушать. Так не у всех бывает, но у многих. Живет, пользуется, жрет, пьет, потом жратва вдруг кончается – и он хватает дубину. Разрушает систему, которая кормила его и поила…

Глеб пересек комнату, подошел к контейнеру, наклонился, всмотрелся в зародыш. Потом принес из угла большую свечу, поставил перед ящиком, словно перед алтарем, отступил на шаг назад. Заговорил громче, злее.

– Я ходил по дому, плакал… Нашел в грязи какие-то мелочи, фотографии… Мать с отцом летали в свадебное путешествие на Луну, привезли сувенир, лунный камень, в красивом футлярчике, он у них в гостиной стоял… Я отыскал этот футлярчик, он был раздавлен, но сам камешек сохранился, и я его домой принес и матушке отдал. Вот, говорю, мама, это ваш с папой камешек… А она заплакала, истерику устроила. Зачем наверх пошел? А я ей сказал – там мой дом и я туда буду ходить, когда захочу, а если увижу там чужого человека – убью. Потом еще раз пошел. Потом стал каждую неделю ходить. И Хоботов со мной. Пацаны были совсем, ничего не понимали, запросто ведь могли погибнуть… Но – ходили. И не зря ходили.

Студеникин отодвинулся еще на шаг назад и присел, загородив контейнер с семенем; Денис мог видеть только черную фигуру друга, освещенную по контуру лимонно-багровым, и на полу – длинную тень от нее.

– …Во-первых, мы сразу поняли, что вниз ушли не все. Что кое-кто до сих пор живет и на пятидесятых, и на семидесятых, и на сотых. Были такие, кто жил на седьмом, а перебрался на восемьдесят седьмой. Во-вторых, преступный мир оказался в полном порядке. До искоренения все базы и тайные конторы были у них именно внизу, в плесени и темноте, с первого по пятый. Там, куда милиция не совалась просто из брезгливости. А как заварилась каша – они быстро все поняли и тихо перебрались наверх, подальше от шума, на семидесятые. Когда отец умер, мать пошла на ткацкую фабрику, штаны шить, а мы с Хоботом сделали свою первую доставку. До конца жизни не забуду: башня «Маршал Жуков», семьдесят второй этаж, груз был – аккумуляторы, водка, шоколад, чай и десять колод игральных карт. Покерных… Бабло получили, тут же купили на черном рынке две гранаты. Тогда еще не ввели литиевый паритет, червонцев не было, только простые рубли, и бешеная инфляция: осколочная граната стоила четыре миллиона. На второй доставке нас хотели обдурить: балабас приняли, но не заплатили. Это у них обычный маневр: на первой доставке заплатят, а на второй, которая серьезнее первой, – обдуривают. Валите вниз, сказали, иначе обоих в окно швырнем. Хоботу, как и мне, было двенадцать, а выглядел – дай бог на десять, такой шпаненок, метр с кепкой… И вот он гранату достает и говорит: тогда я сначала вот это швырну… В общем, не получилось у них нас обдурить. За все годы ни разу ни у кого не получилось обдурить Глеба Студеникина.

– Но Хобота обдурили, – тихо заметил Денис.

Глеб встал, повернулся.

– Не обдурили, а убили, – сказал он. – Это большая разница. А сейчас, когда у Глеба Студеникина есть вот это, – он показал на контейнер, – его тем более никто не обдурит. Глеб Студеникин захочет – и весь мир пустит под откос. Или наоборот: новый Золотой век учредит. Хочешь учредить новый Золотой век?

– Нет, – ответил Денис.

– Почему?

– Не мне его учреждать. И не тебе, кстати.