Андрей Рубанов - Живая земля

– И что он сделал, этот Суховлагин?

Годунов осмотрелся. Кухня все еще не походила на место, где готовят пищу, но уже не походила на нечто среднее между читальным залом и свинарником.

– Продавал секретную информацию. Расписание регламентных работ сервера Министерства внутренних дел.

– А что такое…

– Это тебе знать не надо, сынок. Тебе надо знать, что слово «регламент» является в Новой Москве ругательным, ты его не употребляй, а если при тебе произнесут это слово – разворачивайся и молча уходи. Или можешь в лоб дать.

– Лучше в лоб, – ответил Денис. – Только… Мне не все понятно. Как можно имплантировать стыд и муки совести?

Годунов посмотрел внимательно, пожевал бледными губами.

– Сам поймешь, – сказал он. – Присаживайся. Чаю попьем. Правда, его еще найти надо…

– Насчет халтурки ясно, – произнес Денис, набравшись смелости. – А вообще, что пишете?

Годунов недоуменно пошевелил бровями:

– В смысле?

– Ну… – Денис изыскал дополнительную смелость, – настоящую новую книгу – пишете?

Старый дядя Гарри печально ухмыльнулся:

– Не задавай глупых вопросов. Откуда мне знать? Вчера не писал, сегодня тоже не буду, а завтра оно ударит в голову – и напишется. Или не напишется. Или напишется, но не то. Сначала придумать надо. Ну, то есть… Сначала надо решить, чем думать. Потом придумать. А уж потом – написать. А бывает – пишешь, не думая, потом перечитаешь, – Годунов сделал страшные глаза, – и говоришь: ничего себе! Такую мощную штуку захочешь – не придумаешь!

– Я не понял, – сказал Денис, – а что значит «решить, чем думать»?

Годунов улыбнулся.

– Это значит, – сказал он, – что ты, например, сейчас ничем не думаешь. Если бы думал хотя бы головой, то обратил бы внимание, что минуту назад старый дядя Гарри посоветовал тебе не задавать глупых вопросов.

Денис кивнул и поспешно изобразил уважительное послушание: вскочил с табурета, вытянул руки по швам и плотно сжал губы. Годунов помолчал, улыбнулся.

– Думать можно чем угодно. Обычно люди думают головой. Но лучше не думать головой – это тухлое дело. Головной мозг – дурацкий инструмент. Как гитара: у всех есть и все типа играть умеют. Бренчат кое-как на три аккорда и довольны… Понимаешь?

– С трудом.

– Ну, поймешь со временем. Лучше всего думать сердцем. Или спинным мозгом. Но это трудно. Я тебя научу. Молодежь вроде тебя часто думает… сам знаешь чем. Старики думают теми органами, которые у них болят. Очень многие думают желудком или, допустим, задницей. Военные люди, например, глазами думают. Посмотри на портрет любого генерала – там такие глаза, огнем горят… А самые крутые ребята думают любой частью тела. По желанию. Сидишь себе и думаешь мизинцем на левой ноге – очень удобно. И мизинцу польза, и голова отдыхает… Чего ты улыбаешься?

– Вы так со мной говорите, как будто мне пятнадцать лет.

– А сколько тебе?

– Двадцать.

– Хо! – улыбнулся Годунов. – Эх, пацанчик. Мне – семьдесят. Для меня что пятнадцать, что двадцать, что пятьдесят – никакой разницы. Я для тебя динозавр, а ты для меня – дите малое. Только не обижайся.

Денис улыбнулся на все свои солидные двадцать лет и ответил:

– Не волнуйтесь. Я не обидчивый.

– Это хорошо. Это ты в мать, наверное. А вот отец твой был обидчивый парень.

Денис вдруг с изумлением увидел, как высокий седовласый человек торопливо вытер большим пальцем глаза – сначала один, потом другой.

– Гарри, – сказал Денис, – а почему вы один?

Годунов замер с чашками в руках:

– В каком смысле? А, понял. Слушай, я всегда один. Если ты про женщин – у меня их было несколько. Хорошие женщины, но они… В общем, они как-то сами появляются, а потом исчезают, тоже… как-то сами… Одну я даже любил. Или двух. Не помню. Одну – точно любил. И сейчас, наверное, люблю. Давно, много лет. Но у нее своя жизнь. Муж, сыновья, хороший дом, хорошая работа. Зачем я ей? Я пьяница, у меня судимость. Вдобавок книжки сочиняю, а это еще хуже судимости. Со мной ей будет плохо.

– Моя мать говорит, что за любовь надо биться.

– Правильно говорит. Надо. Только за чью?

– За свою.

Годунов ссутулился и покачал головой:

– Нет, друг мой. Я не привык биться за свое. За чужое – могу, а за свое не умею. Я бы за твою любовь побился с удовольствием. До крови, до смерти. А за свою… Моя любовь всегда при мне, чего за нее биться?

– Но вы несчастны.

– А мне по хую, – печально ответил старик. – Я сегодня стою на вокзальной площади, курю себе, дебилы мимо проходят, рожи кривят – я несчастлив. Вдруг вижу в толпе сына своих друзей, парня хоть куда – и меня таким счастьем накрывает, что голова кружится. Зыбко все это, пацанчик… Я за счастьем не бегал. Я за своей звездой шагал. Так и прожил свои семь десятков. Две книги полезные написал и две вредные. Детей не родил, но это не важно. Зато мой лучший и единственный друг, Савелий Герц, родил сына, хорошего парня, красивого и умного… И теперь, если этому парню, младшему Герцу, надо, – он приходит ко мне. Я ему и отец, и дед, и брат. Советчик, подельник и собутыльник. А если сын моего друга не придет – пусть приходит любой другой. Каждый чей-то сын, правильно? Пусть приходит кто хочет. Я ведь, Денис, дверь в своем доме не закрываю. В настоящем доме у человека дверь всегда должна быть настежь. А если на ней замок – стало быть, человек не совсем человек и дом – не совсем дом… Давай, пацанчик, пей чай. А я буду водку пить.

– Тогда и я буду водку.

– Ты совсем не похож на отца.

– Мама говорит – похож.

– Нет. Савелий был осторожный, мирный мужик. А ты – дерзкий, уверенный… – Старик подмигнул Денису. – Крутой парень.

– У нас все такие, – ответил Денис.

Годунов выпил еще рюмку и вдруг ударил Дениса по плечу.

– Хо! Я знаю, что тебе нужно. Иди-ка ты и налей себе хорошую горячую ванну. Когда последний раз в ванне лежал?

– Не помню. Может, вообще не лежал. У нас моются только под душем или в бане…

– Знаю, – сказал Годунов. – Знаю я все. Иди, погрузись. Тебе понравится.

Он лежал в голубой воде, почти счастливый. Нажал ногой на какую-то педаль – вода забурлила. Испугался, но понял, что это некий специальный эффект. Нажал другую педаль – откуда ни возьмись, появилась обильная невесомая пена, она пахла фиалками. «Вот так люди и разлагаются», – подумал молотобоец, смеживая веки.

Через несколько минут Годунов приоткрыл дверь и просунул голову:

– Там к тебе пришли. Зовут Полина, красоты неимоверной. Возьми для нее цветы, из кабинета. Тот, что в дальнем углу, там тринадцать красных роз, ей понравится…

Мокрый, голый по пояс, в прилипших к ногам штанах Денис выбежал на улицу. Цветы не взял; еще чего.

Полина стояла с независимым видом, рассматривала носки собственных туфель.