Полина Дашкова - Место под солнцем

Рано или поздно такая лафа, конечно, все равно кончится. Либо кто-то пронюхает, сломает замок в подвале, либо жильцы скинутся на железную дверь с домофоном. Но пока в подвале он чувствовал себя хозяином. Это была его вотчина, личная территория, можно сказать, секретная фазенда. Только крысы бегали.

Они деловые, крысы-то, на людей похожи. Носятся туда-сюда, глазками сверкают, где бы чего пожрать, сами здоровые, как бегемоты, и умные — ох, умные, прямо академики выживания.

Бориска хорошенько шуганул бегемотов-академиков, устроил себе лежаночку повыше, приспособил несколько широких досок на толстых трубах, сверху ватничек бросил.

Он загодя заготовил себе запасы на случай эвакуации от горячей воинственной Сивки. В подвале хранились две банки говяжьей тушенки, поллитровочка «Столичной». Правда, банки оказались погрызенными. Крысы ободрали пропитанные салом бумажки, на толстой консервной жести были видны мелкие вмятины от крысиных зубов. Хорошо, консервы наши, российского производства. Импортную жесть бегемоты-академики мигом бы прогрызли. И еще хорошо, что крысы водку не пьют.

С собой у Бориски был черный хлеб, ножичек-открывашка. Поужинал он славно, в тепле, в одиночестве. И еще раз подумал, что с бабой оно, конечно, неплохо, с Сивкой-то, но одному жить все-таки лучше, спокойней. Вот получит он завтра свою тысячу и умотает отсюда по-тихому.

Есть одно место под Москвой, деревня Удальцово, всего в семидесяти километрах. Там половина домов заброшенные стоят, можно поселиться, обустроиться без всякой прописки. Заплати местному участковому тысяч двести и живи на здоровье. Никто не тронет. «Новые русские» это место еще не освоили, население — одни бабки. Как кончатся деньги, можно подработать — дров нарубить или еще что по хозяйству. Можно и пастухом устроиться. Бабульки коров держат. В общем, там не пропадешь.

А Москвой он сыт по горло. Город грязный, суетный, злобный, с каждым годом бездомному человеку все трудней, особенно зимой. Теплые подвалы-чердаки наперечет, все распределено по квадратам, попробуй сунься на чужую территорию — загрызут, на куски порвут. У нищих своя мафия, свои крестные отцы, свои законники, беспредельщики, отморозки. Все как у людей, то есть хуже, чем у крыс.

К тому же в толпе, в тесной городской жизни, где все друг на друга дышат, подстерегают бродягу туберкулез, желтуха, чесотка, прочая нищенская инфекция. А уж вши — постоянные Борискины приятели. Раньше пытался их керосином травить, а сейчас привык, смирился. Керосин кожу жжет, а толку никакого. Только выведешь, они опять, заразы, разводятся, любят они его, Бориску-то. Вкусный, наверное. Говорят, есть примета: вошь, умное животное, любит селиться на везучих людях.

Заснул Бориска сытый, спокойный, с мечтами о тихой деревенской жизни, пригрелся на теплых трубах, и крысы его не донимали. Высоко им было до него добираться.

Катя долго давила кнопку звонка. В ответ — тишина.

— Не работает звонок, — догадался Паша, — давай постучим.

Стали стучать. Никакого ответа.

— Может, сразу «Скорую» вызвать? Вдруг ей настолько плохо, что она не может встать? — тревожно прошептала Катя.

Паша дернул дверную ручку. Дверь оказалась не запертой. Они нерешительно шагнули в прихожую. В стандартной двухкомнатной малометражке было тихо и сравнительно чисто, только сильно накурено.

— Элла Анатольевна! — позвала Катя бодрым голосом. — Вы дома?

Никакого ответа. Двери в обе комнаты были прикрыты.

— Ну что ты так разнервничалась? — прошептал Паша. — Вокруг тебя прямо воздух вибрирует. Подожди.

Они заглянули в комнату. На застеленной тахте, раскинувшись, лежала полная, крупная женщина в ярко-розовом стеганом халате. Глаза Эллы Анатольевны Петровой были закрыты, рот открыт. Она не шевелилась. На журнальном столике, придвинутом к тахте, стоял телефон, пепельница, набитая окурками, блюдце с надкусанным, заветренным куском вареной колбасы, пустой стакан. На полу, под столиком, — маленькая коньячная бутылка. Пустая.

— Надо звонить в «Скорую» и в милицию, — прошептала Катя побелевшими губами, — смотри, она не дышит. Может, сначала искусственное дыхание? Меня учили, только я никогда не пробовала… Мы ведь говорили с ней по телефону не больше сорока минут назад. Паша… я боюсь… Паша решительно шагнул к тахте, взял свисавшую руку женщины, стал искать пульс на полном запястье. Рука была теплой, но пульс никак не прощупывался. Паша склонился над Эллой Анатольевной, приподнял веко. Катя схватила телефонную трубку. Но не успела набрать 03.

— Чего надо? — хрипло пробормотала Элла Анатольевна и, отмахнувшись от Паши, как от назойливой мухи, повернулась на бок, лицом к стене.

Катя бросила трубку и нервно рассмеялась. Только сейчас они почувствовали мощный запах перегара. Петрова опять повернулась, вяло выматерилась, села на кровати, опухшая, растрепанная, стала зевать во весь рот и тереть глаза.

— Ну чего надо? — повторила она, тупо уставившись на Пашу. — Ты кто такой?

— Элла Анатольевна, — отсмеявшись, сказала Катя, — вы просили приехать срочно. Вы говорили, вам плохо с сердцем. Что случилось?

— Катюха, ты, что ли? А чего ржешь-то? Ну, плохо было, а денег ни копейки в доме. Ты позвонила, я и решила… это самое… если б я попросила тебя просто денег чуток привезти, ты бы ни за что не приехала. — Элла Анатольевна громко, виновато всхлипнула. — Мне правда плохо было. Думала, помру, не вынесу. На трезвую-то голову всякая жуть в мысли лезет. Сейчас ведь время какое… Вот и Глебушку твоего убили, а я ведь его во-от такусеньким знала… Как же не выпить? Выпью — вроде легче. Ты прости меня, Кать, я, пока ждала тебя, нашла у Светки бутылек в загашнике, вот, поправилась. — Она опять тяжело плюхнулась на тахту. — Спать хочу, не могу. Ты меня прости, я посплю чуток.

— Нет уж, — Катя решительно села рядом с ней на тахту, — у вас пропала дочь. Сейчас мы вместе пойдем в милицию, и вы напишете заявление. А потом будете спать, если так хочется.

— Ой, да ладно тебе! — Элла махнула рукой, отвернулась к стене. — Загуляла Светка с Вовчиком или с кем, на фига в милицию-то?

— Да проснитесь вы наконец! С каким Вовчиком? Вы можете понять, что вашу дочь никто с субботы не видел? А сегодня вторник! Она у вас единственная, она пропала, вам что, все равно? Нельзя себя постоянно водкой глушить. — Катя попыталась поднять Эллу Анатольевну за плечи. — Встаньте, пожалуйста, примите душ. У вас есть кофе? Давайте мы вам сварим крепкий кофе, надо идти в милицию. Мы не можем искать Светлану без вас, вы — мать, а мы — совершенно посторонние люди. Сейчас половина второго дня. Ну кто же спит в это время?

Паша отправился на кухню искать кофе. Катя растормошила наконец Эллу Анатольевну. Сонливость сменилась резким возбуждением, Петрова запричитала, засуетилась: