Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 1

Кто знает, может, все и обошлось бы. Место потасовки передвинулось к углу улицы, за которым простирался довольно обширный пустырь. Но появились еще какие-то фигуры. Принадлежность их к враждебной группировке не вызывала сомнений. Они бегом приближались к затухающей свалке, где не так уж много оставалось боеспособных фигур.

Но буквально через десяток секунд с другой стороны послышался трубный клич, и следом нестройный хор криком возвестил, что появились тени, которых никто не ждал.

С боков на мятущуюся в свете огней потасовку из темноты двигались десять ярких факелов, находящихся на концах пяти шестов. Они стремительно приближались. Блики дымящихся огней, снопы искр, вращательные движения следов копоти устрашали своей неуводимой мощью.

Первые ряды, даже еще толком не осознавшие, что и откуда, были сметены и повержены наземь несколькими сокрушающими ударами сильных людей, мертво держащих орудия мести в своих руках. За ними шли еще. Они буквально добивали сбитых с ног бойцов.

Оставшиеся ничего не могли противопоставить неудержимому натиску мощных ударов длинных палок с горящими факелами. Ночные тени были неясно различимы на фоне кружащихся огней. Зато сами наемники яснее высвечивались сполохами пламени. Тени полукругом беспощадно прижимали толпу к заборам и домам. Все меньше оставалось сопротивляющихся. На факельных шестах за время боя накрутилось немалое число цепей, которыми противники отбивались от грозно наседавших теней и которыми пробовали вырвать из рук страшное, не поддающееся противодействию, оружие. Теперь они вместе с факелами вертелись в воздухе, дополняя диковинный и необъяснимый вид побоища.

Кто успел, карабкались на заборы, стены домов, как могли, стремились покинуть гиблое место. Но, прижженые смоляным пламенем и силой вонзающего удара, сыпались со стен, истошно вопя, дополняя дикий хаос, общую неразбериху и панику.

Наконец общий звонкий клич кого-то о чем-то известил. Двое несли в сторону легкое, ослабевшее тело.

Фу Цинь был еще жив. Но несколько кровоточащих ран головы и тела (одна из них явно пулевая) указывали соратникам, что это последний бой, последние минуты Великого Патриарха.

Несколько командных слов, кинутых в мелькающую темноту, и шипящие факелы с быстротой комет начали жалить убийц в лицо, в голову. Кто как мог, сломя голову, бросились на стены домов, врассыпную. Спотыкались, давили своих, падали, но только подчинялись единственной цели исчезнуть и как можно скорее из нещадной свистопляски огней и смертей.

Дело было сделано. Кто сумел, разбежались. Кто-то стонал, кто-то выл. Кто-то уже ничего не мог произнести.

Неожиданно и очень звучно щелкнули два выстрела. Следом зло и звонко пропели натянутые тетивы. Стрелы полетели на выстрелы. Они оказались точнее пуль. Кто-то охнул у забора, скорчился. Еще несколько стрел исчезли в той же тени.

Перевязанного Пата положили на сплетенные из собранного оружия, цепей и веревок носилки. Осторожно понесли. Никто больше не нарушал ночной процессии. Скоро подкатил автобус. Пыхтя старым мотором, он живо понесся по улицам ночного города.

На месте остался Ван, Коу Кусин и еще несколько монахов.

— Присаживайтесь, мой генерал. Поделитесь настроением, раздумиями. Не тревожат ли вас дурные сны? Не омрачают ли какие нюансы вашу ранимую душу? Мы ведь люди одного крута. И интересы наших интересов, я думаю, тревожат вас больше, чем прочая несущественая банальность нижних рядов. Вам я верю, верю, как заинтересованному.

— И тревожат, и интересуют. Но интересы, судьба моей страны меня не меньше тревожит, чем простолюдина.

— Ну что за фраза, генерал, мы ведь неглупые люди. Не нам демонстрировать друг перед другом патриотические вздохи. Простолюдин. Разве для вас это слово имеет вес?

— В единственном числе, конечно, не имеет.

— Сентиментальность. Старческий маразм начал ослаблять вашу душу. Чем это вызвано? Раньше вы были проще. А сейчас с вами неудобно разговаривать. Возраст? Или кокое отклонение во внутренней идеологии? Что с вами?

— Наверное, судьба нации.

— Это уже опасно. Не догадываетесь?

Два жестких, напористых взгляда, не мигая, давили друг друга.

Теневой, со своими крысиными глазками, вечно опасливыми, вечно выжидающими, вечно пугающими других. Он был бы смешон в этом непомерно огромном для него кресле, если бы не то место, которое занимало это кресло.

Генерал, сохранивший на своем беспокойном месте выдержку, порядочность, государственный разум.

— Обидно, когда над нацией подтрунивают, смеются, ни во что не ставят. Над великой нацией.

— Какой мрак в вашей голове. Это от возраста. И это точно. Вам нужен длительный покой, перемена климата, местности.

Генерал промолчал.

— Вы не обижайтесь. Раньше, когда у вас было больше твердости, карьерной напористости, вы не вдавались в развлекательные философские пустоты. Вас интересовало дело. Дело прежде всего. Сейчас, когда времени у вас больше, когда всеми практическими делами ворочает Чан, у вас появились минуты, которые начинают бомбить вас тем, что вы слышите от других, не из своего круга. Массы правы, но их правда — правда сегодняшнего дня. Поймите, государственный человек должен смотреть много вперед и со всех сторон. И с высоты того места, на котором находится. Иначе восторжествует республиканская анархия. Это чревато потерей государственности. История знает примеры на этот счет. Жесткая централизация власти и порядков должна быть выше житейских рассуждений толпы. Здесь разные точки зрения неуместны. Не вам таскать мешки с рисом. Не вам с кули решать общий вопрос.

— Это та же звонкая пустота. Интересы крестьянина и члена правительства в вопросах жизнеутверждения нации не расходятся, — генерал говорил расслабленно, но старался не терять глаза Теневого.

— Знаете, любезнейший, подобное я уже слыхал. Это мне на кое-что намекает.

— Значит, не у одного меня сплошная сумятица в голове.

— Что вы все о родине заголосили? Неужели и вправду очередной подъем национальной сознательности? Странно. Если такое поветрие охватит многие головы, то дело может кончиться большим бунтом.

— Нам далеко до подобной прозорливости. Сумбур в голове еще не есть логика и ответ на внешние события.

— Уже лучше, — но упор глаз Теневого не ослабевал. — Сейчас я снова вижу, что вы тот же, которого мне приходилось знать раньше.

— Покорнейше благодарю, но меня это мало успокаивает.

— Хм-м, независимость. И это, наверное, вы почувствовали твердо. Кроме отставки вам ничего не грозит. Хорош гусь. Спелся. А может быть и снюхался. До чего же вы все упорно в солисты лезете. С чего бы это?