Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 1

— Положение двойственное. Юг есть юг. Древние профессиональные течения, свято берегущие свои традиции, братство, нейтральность во взаимоотношениях с властями резко отклонили наши предложения. Но не потому, что они не лояльны к власти, — Чан зорко следил за лицом шефа. — Нет. Они настойчиво напоминают о ветхих свитках, где кровью писано о вечной и нерушимой клятве братств и невступлении в тяжбы любого толка друг против друга. Другие, не связанные подобными обетами, не решаются из-за актов мести, которые непременно последуют в дальнейшем. Против — «Белого лотоса» никто не заикается выступать. Тем более против «Направленной воли». Хотя это только предположения, кто наш истинный противник. Данное течение считается самым замкнутым. На свет приводит своих представителей только для соревнований. Считают, что все сильнейшие мастера там. Оно не многочисленно. Не более десятка монастырей.

— Значит, там, — напомнил о своей эрудиции генерал, — не более четырехсот человек. А самих мастеров сколько они могут иметь?

— Тех мастеров, которые могут чародействовать, меньше, но где-то в пределах сотни.

— Хм-м, — протяжно фыркнул генерал. — Кучка песка, незаметная на поверхности барханов пустыни.

— Кучка. Но представьте, — Чан заговорил быстрое, — чтобы не раздражать эту кучку, «Черный лотос» выслал труп одного из своих главарей патриархам «Лотоса».

— Да, — недовольно поморщился генерал, — вам информация подается оперативнее. Что-то есть в ваших руках, что заставляет подчиненных шевелиться.

— Стараемся, — вроде как скромно ответил Чан,

— Видите, я говорил вам, что монастыри подозрительны. Особенно те, что в тибетском районе. Вроде богобоязнены, жизнью мирской не интересуются. А как только сталкиваются интересы в горячей точке, так зришь целый организованный синдикат: подготовленный, озлобленный, — генерал без интереса трогал русскую тачанку. — Что ни монастырь, то банда со своими уставами, церемониями, укладом жизни, традициями. Потенциальная оппозиция.

— Насчет преступности вопрос спорный. А вот что касается выжидательной оппозиции, то где ее нет. Каждый недовольный находится в подобном отношении к властям. Лично к Шао и близким в нему претензий нет.

— Может, это связано с тем, что они расположены ближе к тибетской глуши, где недостаточен глаз законной власти.

— Может быть, — уклонился от прямого ответа Чан. — Но бандит, он и в горах бандит. Люди будут знать. А значит и компетентные службы. Если же по существу, то выразили согласие школы молодые, авантюристичные. Ради вознаграждения они, как платные убийцы, готовы на все. В них я мало верю, но за Шанхай пришлось выплатить издержки. Немало погибло людей. В «Зеленый круг» верю больше, но и они не чета молчаливым истуканам.

— Это ничего, — шеф оживился, — главное, что выразили согласие. При толковом управлении могут хорошо помочь. Нам не нужна оппозиция, как бы тихо она ни сидела в своих норах. Китай слишком кишит самостоятельными накоплениями, которые предерзко считают, что имеют право собственного выбора. Это ненормальное явление, — в генерале заговорил государственный деятель. — С этим нужно продолжать настойчивую борьбу. Иначе страна развалится на куски карликовых княжеств. Хватит оппозиционных вздохов. Нельзя допускать на территории метрополии пятые колонны, в какой бы форме они ни выступали. Неизвестно еще, какую идеологию чтут. Так образуются графства, мелкие идиотические государства с претензиями на империю и значительную роль в мировой политике. Это насмешка над суверенной гордостью большой страны.

Чан в который раз менял направление разговора, перебивая богатую речь генерала, заводя тему в удобную заводь рассуждений.

Шеф слушал полковника, неотрывно наблюдая за его манерой вести диалог. Только ему позволял он высказываться вольным стилем до конца в доказательство своих истин. И только ему доверял он больше, чем другим. Слова Чана всегда выдвигали весомый довод для продолжительных раздумий. Полковник был человеком разносторонних деловых способностей, тех качеств, которые генерал ценил в своих подчиненных особенно. Прирожденный дипломат, Чан любил и умел скрытно пользоваться психологической игрой слов. Генерал видел это, более того, в полной мере сознавал возможности подчиненного, никогда всерьез не перечил ему. Самому под семьдесят: тщеславие и самолюбие, как начальника, его не жалило, не бередило душу большими удачами подчиненных. Тем более, что Чан никогда не перегибал более, чем нужно. Полковник в точности исполнял указания начальника, но практическую сторону приказа выполнял на свой манер, сообразуясь с обстановкой.

Это устраивало.

Известно, что спецслужбы непредсказуемы в планировании отделов госаппарата. Неудачи естественны и нередки. Часто ведут к смене руководства. Но вот полковник каким-то только ему известным маневром умел заводить неудавшуюся операцию в то русло человеческих понятий, где недоумение и начальственное распекание переходит в выжидание, выжидание — в удивление, дальше — в заинтересованность, любопытство, и как-то сами приходили и логично выкладывались выводы о максимально проделанном и несуществовании иных каких-либо приемлемых путей. Эта сила устойчивости полковника невольно вызывала уважение к нему и ту же уважительную настороженность. Но начальник также знал, что Чану никогда не занять место в его кабинете, поскольку верхам нужен не талантливый, а послушная их указаниям марионетка. Поэтому генерал пока занимал еще место за широким столом, позволял своему подчиненному пользоваться в полной мере той свободой деятельности, которую мог позволить с высоты своего положения.

— Хорошо, — приостановил он неожиданно резко для себя долгий монолог подчиненного. — Пусть Шао ведет мстительную борьбу с парнями из Шанхая. Нам проще. Почему вы, полковник, в данной ситуации не очень оперативны?

— Я китаец. Этим все сказано. Услуживать янки не готов. Им нужно убрать монаха. А мне он нужен живой. Им на руку, чтобы протрясли весь Тибет. Но мне важна целостность моего народа, как нации, на всех уровнях социальной лестницы.

Янки везде экспериментируют по своим интересам. Здесь, в своей стране, я буду всеми силами противиться этому. У меня еще не все необходимые сведения. Да и никто не может с полной ответственностью указать; в стране монах или за пределами.

— Может быть, вы и правы, но слишком много у вас недругов, чтобы вы могли так спокойно и безмятежно медлить, не думая о дне завтрашнем. Они стоят выше вас и готовы заполнить вашу вакансию своими людьми.

— Но не приходит ли вам большее после сказанного? Ведь если бы мы вначале не торопились, как того требовали Теневой и янки, осмотрительней подошли к делу, парень был бы процентов на восемьдесят наш по отношению ко времени, которым он обладает в своей жизни. Монахи — та же деревенщина. С ними надо добрей, ласковей. На языке той правды, которой они внемлют. И все. Никаких жертв: ни денежных, ни людских. С ними можно жить, можно существовать. Они наши — великоханьские. Ими можно управлять. Мы — центральная власть. Просто так против они не будут поднимать ни слово, ни оружие. Мы можем их доразогнать, как в шестьдесят шестом. Уничтожить последние монастыри. Но что это даст? Монахи—аскеты. Лучшей жизни не ищут. В города не стремятся. Со своим скарбом переселятся еще дальше к западным границам Срединной, к Непалу, Индии. Кто тогда уследит за ними? Там уже слышна крепкая оппозиция. Отторжения территории требуют. Вот это угроза.