Полина Дашкова - Образ врага

Август начался тридцатиградусной жарой и долгими частыми грозами. В пятницу, третьего числа, провожали на пенсию операционную сестру Наташу, с которой Юрий Владиславович проработал многие, годы.

После торжественной части отправились из актового зала в ординаторскую, где был накрыт стол.

— Ну кто же тебя, Юра, пить-то заставляет? Посидишь полчасика, лимонадом чокнемся, — уговаривали коллеги.

— Нет, ребята, я домой пойду, — упирался Юрий Владиславович. — Моя Алиса должна родить со дня на день.

— Так ты позвони ей, предупреди. Если что, номер ординаторской она знает. Возьмешь такси, через двадцать минут будешь дома.

— Если ты уйдешь, я обижусь. — Наташа никак не хотела его отпускать.

Юрий Владиславович махнул рукой, согласился. Он редко бывал в институте, скучал по работе, по коллегам, а тут — такое событие. Ну как же можно обидеть Наташу, с которой он проработал столько лет?

— Папочка, ты только не забывай, тебе ни глотка нельзя, ни капельки, сказала Алиса по телефону, — и не задерживайся слишком долго. Тетю Наташу поцелуй за меня.

В маленькую ординаторскую набилась толпа народу. Врачи, медсестры, санитары пили спирт, дорогой коньяк, который в изобилии дарили благодарные больные. В веселой неразберихе кто-то плеснул шампанского Юрию Владиславовичу в стакан. Он выпил залпом за Наташино здоровье и сначала ничего не почувствовал, даже не отличил от лимонада.

А потом, смеясь над чьим-то соленым анекдотом, подхватил чужую рюмку с коньяком, опрокинул в рот, быстро зажевал шоколадной конфетой с ликером. В сутолоке кто-то споткнулся, и целая мензурка чистого медицинского спирта вылилась Юрию Владиславовичу на рубашку. А потом он опять перепутал лимонад с полусладким шампанским. Ему хотелось пить, во рту пересохло.

Через несколько минут ему стало нехорошо. Заныло сердце, зашумело в ушах, бросило в жар, потом зазнобило. На лбу выступил холодный пот. В ординаторской было сильно накурено, душно, шумно. Он подумал, что надо выйти на свежий воздух, в тихий зеленый институтский сквер.

Собиралась гроза. Небо над сквером почернело. Юрий Владиславович взглянул на часы, подумал, что Алиса волнуется и, не дай бог, у нее начнутся схватки, а его не будет рядом. Надо успеть к метро до грозы. На такси жалко денег. У них сейчас так плохо с деньгами, каждый рубль на счету. А чувствует он себя вполне сносно, просто духота, воздух спертый. Лучше не возвращаться в ординаторскую, бежать домой не прощаясь.

Упали первые тяжелые капли. Юрий Владиславович направился к метро «Маяковская». Это совсем близко, дворами можно добежать за пять минут.

Он упал в тихом проходном дворе на Миусах, неподалеку от Института Бурденко. Две молодые женщины, спешившие спрятаться от грозы, остановились над ним на секунду.

— Мужчина, вам плохо?

— Да… мне плохо… — пробормотал он, хватая ртом спертый воздух.

Оглушительно ударил гром, женщины не разобрали его слов. Одна наклонилась, тронула его за плечо и поморщилась.

— Это ж надо так напиться! За версту разит! Хлынул дождь. Молния распорола черное небо над Миусами. Юрий Владиславович попытался подняться, но тело не слушалось. Не хватало воздуха. Капли дождя падали на лицо и казались раскаленными, тяжелыми, словно это была не вода, а расплавленный свинец.

Гроза кончилась, во дворе появились люди. Юрий Владиславович уже не дышал. Рубашка и брюки стали мокрыми, грязными. Но запах спирта не улетучился.

— Вот пьяни развелось! Надо бы в милицию позвонить, — сказала бабка с кошелкой, брезгливо обходя неподвижное тело.

Но она не позвонила в милицию. Она спешила в гастроном. Перед закрытием должны были «выкинуть» развесную сметану. Потом прошла молодая мамаша с ребенком.

— Дя-дя, — сказал двухлетний малыш, — дя-дя упал…

Молодая мамаша взяла ребенка на руки, обошла лужу и на грязного пьяницу даже не взглянула.

В девять вечера Алиса позвонила в Институт Бурденко. В ординаторской никто не брал трубку. Она стала набирать подряд все номера — приемного покоя, дежурной старшей сестры, заведующего отделением. Наконец выяснила, что Юрий Владиславович уехал домой, но когда именно — никто не заметил. Может, два часа назад, а может — час. Он ушел тихо, по-английски, ни с кем не простившись.

У Алисы пересохло во рту, сильно, тревожно забилось сердце. Она попыталась уговорить себя, что если он ушел из института час назад, то будет дома с минуты на минуту. А мог ведь уйти и позже. Самое разумное — подождать еще немного, а потом… Что, собственно, потом? Звонить в милицию?

Она знала, у папы с собой паспорт, постоянный пропуск в институт, записная книжка, где на первой странице записаны домашний адрес, телефон, имена ближайших родственников — дочери и бывшей жены.

У Алисы заныла поясница. Боль была несильной, тянущей и почти сразу отпустила. Алиса так нервничала, что не обратила внимания. Прошло двадцать минут. Зазвонил телефон. Она схватила трубку, не заметив второго приступа боли. Попросили какую-то Клавдию Васильевну.

— Вы не туда попали, — автоматически ответила Алиса.

Сердце стучало где-то у горла. Она заметалась по квартире, скинула тапочки, стала надевать босоножки. Невозможно просто сидеть и ждать. Она отлично знала папин маршрут, от института до «Маяковки», проходными дворами. Потом от метро до дома… А если ему стало плохо в метро? Нет, почему ему обязательно плохо? Может, он задержался, пережидая грозу? Он ведь ушел без зонтика… Гроза кончилась совсем недавно, ливень застал его по дороге, он спрятался в какой-нибудь подъезд и сейчас не спеша идет домой, дышит свежим озоновым воздухом.

Тяжелый, огромный живот мешал наклониться, застегнуть ремешки босоножек. Еще один приступ тянущей боли в пояснице заставил ее вскрикнуть. И тут опять зазвонил телефон.

— Воротынцева Алиса Юрьевна? — спросил незнакомый женский голос.

— Я слушаю…

— Воротынцев Юрий Владиславович, 1933 года рождения, вам кем приходится?

— Он мой отец…

Сильный звон в ушах не давал расслышать слова незнакомой женщины. Алиса поняла только, что надо прямо сейчас ехать в Институт Склифосовского, а больше ничего понимать не хотела.

Позже, когда прошло много дней и месяцев, она не могла вспомнить, каким образом доехала, на такси или на метро, как шла по коридорам, куда-то спускалась, поднималась, отвечала на вопросы, расписывалась на каких-то документах. В памяти образовался глухой провал. Небольшой временной отрезок, всего-то час или полтора, был пропастью, через которую всякий раз Алисина память перепрыгивала, зажмурившись, и не стоило вспоминать, ибо можно запросто сорваться в эту черную дыру.

Она очнулась, когда в нос ударил резкий запах нашатыря и чей-то чужой голос произнес вполне мирно, даже весело: