Рассел Эндрюс - Гедеон

Ага, вот они, выходят. Все трое. Выглядят, как лучшие друзья.

Пэйтон повернул ключ в замке зажигания. Машина завелась сразу. Вот что значит работать на крупную шишку! Все заводится с пол-оборота.

Они уже выезжают с парковки. Куда это они направляются? И тут до Пэйтона дошло: а какая, собственно, разница? В конечном итоге он все равно их достанет.

И все-таки в душе Пэйтон питал надежду, что прикончит их поскорее, съест нормальную, приготовленную для белого человека еду и свалит отсюда к чертовой матери.

— Мамочка?

В доме было темно, и на миг Карлу показалось, что там нет электричества. Лютер Геллер протянул руку вправо, щелкнул выключателем, и под потолком, в центре комнаты, зажглась лампочка, свисающая с балки. Абажура не было. Лампочка осветила скудно обставленную, но безукоризненно чистую комнату. Словно у живущей в ней женщины не было других дел, кроме уборки. В комнате стояла кушетка, знававшая лучшие дни, и два стула с прямыми спинками. Застеленный линолеумом пол, на стенах — голубые обои в цветочек, кое-где покрытые пятнами от влаги и ободранные. Посредине комнаты, на металлической подставке, красовался маленький телевизор.

— Мамочка? — вновь позвал олдермен Геллер. — Кларисса Мэй? Это Лютер.

В ответ последовало молчание.

— Я привел двух друзей. Настоящих друзей. Они думают, что могут прекратить это безумие.

Опять ничего, кроме молчания. Затем Карл слегка наклонил голову. Ему почудилось, что он слышит… нет, не может быть… да. Он посмотрел на Аманду и понял, что она тоже слышит это. И Геллер слышит.

Пение.

Низкое, чуть хрипловатое, слабое и почти монотонное пение. Трудно было разобрать, чей это голос, мужчины или женщины, но он пел:

— Псалмы, — произнес Лютер и улыбнулся. — Она любит петь псалмы. — На миг он замолк, затем позвал снова: — Мамочка?

Голос продолжал петь все так же тихо, таинственно и немного жутковато.

Они подошли к двери, которая была в самом конце помещения, слева. Лютер приоткрыл ее, совсем немного. Затем чуть больше. Потом толкнул посильнее, и дверь подалась с протяжным скрипом. Они вошли в крошечную спальню, такую же убогую, как соседняя комнатушка. Узкая кровать и гнутое кресло-качалка составляли почти всю обстановку. В качалке сидела крошечная негритянка, на нее падал свет единственной лампы. Маленькая, не выше метра пятидесяти, женщина выглядела истощенной, словно скелет. На запястьях сильно выступали кости. Кожа, туго обтягивающая плечи и ключицы, была почти совсем гладкой.

Но самым необыкновенным в ее внешности было лицо. Женщина уже достигла восьмидесятилетнего возраста, но ни одна морщина не коснулась ее лба. У негритянки были высокие, идеальные скулы. Тонкие губы напоминали прорезь, и рот казался маленьким и узким. У нее было лицо красивой молодой женщины.

Если бы не глаз.

Правый глаз был прекрасен. Вошедшие заметили пронзительный блеск этого темно-карего глаза, когда женщина в упор посмотрела на них. Но ее левый глаз окружало пятно, идеально ровное и черное, намного темнее, чем кожа густого коричневого цвета. Карл вспомнил описание, которое прочитал в дневнике, — каким точным оно оказалось! Круглое родимое пятно, захватившее щеку и нос, блестело, почти сияло.

Она медленно раскачивалась взад-вперед, уже не глядя на гостей, и продолжала петь:

— Кларисса Мэй, — обратился к женщине Лютер Геллер, — я хочу, чтобы вы поговорили с этими людьми. Думаю, настало время рассказать то, что вы знаете.

— Я не говорю ни с кем, — произнесла Одноглазая Мамочка. — И никогда не разговаривала.

Ее голос был хриплым, с легким присвистом. В нем чувствовалась неподдельная сила.

— Мисс Уинн, — начала Аманда.

— Не нужно было приводить их сюда, — перебила ее Мамочка, — не нужно. Если белые люди найдут меня, я умру.

— Не эти белые, мамочка.

— Я сейчас умру.

Хрупкая темнокожая женщина подняла взгляд на пришедших. Она дрожала всем телом, по ее щеке скатилась слеза.

— Мамочка, — сказала Аманда, — нам нужна ваша помощь.

— Вы хотите узнать, что я видела. Что мне известно.

— Да.

— Я видела дьявола. Я видела, как он появился на земле, а другой дьявол убил его.

— Нет, Мамочка, — возразил Карл. — Там не было дьявола. Вы видели, как поступают люди, когда худшее в их натуре берет верх.

— Никто не знает, что я видела. Никто не знает, что я знаю, — повторила Одноглазая Мамочка и кивнула на Лютера Геллера. — Ни он. Ни мои дети. Ни мои внуки и правнуки. Никто не знает, а я никому не скажу. Не могу сказать, иначе умру.

— Мы знаем, — произнес Карл.

— Нет, только я видела это.

— Хотите, мы вам расскажем? — спросил Карл. Старая негритянка ничего не ответила, и он продолжил. — Вы были повитухой. И когда-то приняли одного ребенка. Почти пятьдесят лет назад.

Лицо женщины ничего не выражало. Карл поймал себя на том, что, рассказывая, смотрит на необыкновенный глаз.

— Младенец, который нас интересует, родился на свет поздно, почти в полночь. Вы не встречались с его отцом, только с матерью и ее старшим сыном. Мальчику было девять лет. Именно он позвал вас, когда малышу пришло время появиться на свет. Хотите, я его опишу?

Одноглазая Мамочка, как в трансе, кивнула, и Карл сообщил ей все, что смог вспомнить. Он рассказал, как выглядела женщина, названная им Райетт, ее волосы, фигуру, голос. Затем так же подробно Карл описал мальчика, Дэнни. Грэнвилл рассказал о рождении второго сына Райетт, плаче, криках и о том, как странно вел себя ребенок все долгие недели и месяцы после появления на свет. Когда он закончил, Одноглазая Мамочка смотрела на него с открытым от изумления ртом.

— Этот младенец был порождением дьявола.

— Нет, Мамочка. Всего лишь умственно отсталым. Мы полагаем, это произошло из-за старой фабрики резиновых изделий, которая когда-то действовала здесь, отравляя все вокруг.

Женщина взглянула ему в глаза. Она больше не дрожала.

— Той, которая так воняла?

— Точно.

— А что вы еще знаете? — спросила Одноглазая Мамочка требовательно. — О том, что произошло после?

— Мы знаем обо всем.

— Тогда зачем вам я? Вы все знаете. Что вам нужно от Мамочки? Вы хотите ее убить? Вы собираетесь убить Мамочку, чтобы спасти маленького белого мальчика?